Те, которые
Шрифт:
Мама открыла мне дверь с вопросом:
– Ну как все прошло?
Мне пришлось на мгновение напрячься, чтобы сообразить, о чем она. О лекции, о чем же еще! Месяц подряд ее ненаглядный сынок ни о чем другом говорить не мог – конечно, она прониклась. Не стал ее расстраивать:
– Все нормально! Через неделю еще одну лекцию читать буду!
– Им понравилось? – старушка даже засветилась от гордости.
Ни черта она не понимала ни в уравнениях, ни в философских категориях, всю сознательную жизнь в медсестрах. Но
– Не совсем, – я решил быть слегка честным. – Они не всё поняли. Но заинтересовались.
– Ой, как хорошо, – мама, коммунист с сорокалетним стажем, молитвенно сложила руки на груди. – Какой ты у меня умный!
И она порывисто подалась ко мне. Обычно в первые дни после смены оболочки я болезненно отношусь к близким контактам с людьми. Но тут… Она оказалась такая сухонькая, такая хрупкая, такая счастливая… Я обнял ее и даже поцеловал в щеку. Мама окостенела. Прежний Леша не баловал ее проявлениями нежности. Ну ничего, я это исправлю.
Мама, опомнившись, суетливо скрылась в ванной и долго там чем-то шумела. Я постоял у двери, но не нашел нужных слов. Вернее, решил, что сейчас ничего говорить не нужно. Вместо этого прогулялся по квартире, сверяя ее образ с памятью Мухина. Он к ней привык, ничего другого не знал и знать не желал, но мне тут сразу стало тоскливо. Много ковров и пыли, много полированной мебели, за которой его… то есть уже мои родители отстаивали огромные очереди еще при Андропове. Тяжелые шторы на окнах.
Вот мой рабочий стол – полировка вся в отметинах от кружки с чаем. Единственная приличная вещь – довольно новый ноутбук, приз за победу в профессиональном конкурсе. Ноутбук почему-то радостно-белый. Все остальное – серо-коричневое. И очень пыльное.
Я решительно полез за пылесосом.
– Леш, ты что?! Я сама… Да и вообще… Обед же сейчас будет!
В голосе мамы было больше паники, чем радости. Я решил не настаивать, чтобы старушку не хватил удар. Слишком много неожиданностей на сегодня.
Пошел на кухню вместе с мамой, чем вызвал еще один радостно-подозрительный взгляд. Ну да, обычно я все время – включая обеденное – провожу у ноутбука. Но у меня был уважительный повод пообщаться с мамой.
– Мам, поможешь мне?
– Конечно, Леш, а что надо делать? Только погоди, я разогрею… Или это срочно?
Мама суетливо вытерла руки полотенцем. Я успокаивающе улыбнулся:
– Да ты разогревай, не волнуйся. Я просто хочу, чтобы ты меня послушала.
– Послушала? – она все-таки не решалась взять сковородку.
– Просто послушала, – подтвердил я. – Понимаешь, это философы… они в математике разбираются точно как ты. Вот я и решил – буду тебе рассказывать. Если ты поймешь, то и они, может быть, уловят суть.
Мама смутилась и, чтобы скрыть это, принялась возиться с обедом.
– Ну, ты не равняй… Они философы, а я…
– А ты самая замечательная мама в мире. Не бойся, я про философию не буду. В философии я сам ни бум-бум.
Тут я, признаться, лукавил. Пару раз мне
– Ладно, – сказала она, – давай попробуем.
– Хорошо, – я уселся на стул верхом. – Давай я буду говорить, а ты, как только услышишь что-то непонятное, меня спрашивай.
– Ладно.
На плите уже шипело и шкворчало, и вдруг эта квартира перестала быть серой и пыльной. Стала уютной. Я проглотил слюну и начал:
– Вот смотри, нас в школе учили: все состоит из материи…
– И воздух? – спросила мама.
– И воздух.
– И это… безвоздушное пространство?
– И… – в голове у меня что-то щелкнуло, и нужное воспоминание вынырнуло из чужой памяти, как дрессированный чертик из хорошо отлаженной табакерки. – Вакуум! Мам! Ты гений!
Я пулей унесся к ноутбуку. Мама вздохнула, но больше с облегчением, чем огорченно. Слишком странным был сегодня ее сын, слишком внимательным. А теперь все нормально: она греет котлеты, он сидит за компьютером.
– Через пять минут все готово будет! – крикнула она без особой надежды.
– Я сейчас! – ответил я без особого обещания.
Как здорово, когда попадаешь в молодое тело! Еще лучше, когда оно здоровое. Леша Мухин почти не пил, не курил из принципа, про заболевания, передаваемые интимным путем, и речи не было. Ощущалась некоторая склонность к полноте, но в двадцать пять лет она редко заметна. Конечно, он, как любой книжный червь, презрительно относился к зарядке, но этот недостаток я исправил в первый же день – отыскал на антресолях старый спортивный костюм и побегал немного по окрестным улицам. Мама только головой покачала. А когда я на следующее утро устроил настоящую зарядку – с полноценной нагрузкой, с водными процедурами – она просто всполошилась.
– Леша, – сказала она могильным голосом, – что случилось?
Я сообразил, что фразы типа «Да вот, решил спортом заняться!» или «Дай, думаю, зарядку сделаю» не прокатят. Бедная женщина решит, что сын или серьезно заболел, или… заболел очень серьезно, причем на голову. Пришлось на ходу изобретать историю про толстого философа, которого я увидел вчера на лекции.
– Я смотрю на него и думаю: «Не дай бог я таким в его возрасте стану!». А потом разговорились – и оказалось, что он всего на три года старше.
Я изобразил искренний ужас:
– Думаю: «Нет, я себя до такого кошмара не доведу!». Буду бороться с ожирением.
Маму этот рассказ если не убедил, то успокоил. Она проводила меня на работу понимающим взглядом, в котором читалось: «Ну-ну, посмотрим, на сколько тебя хватит!».
Сегодня у меня был один семинар и один зачет. Семинар провели за меня сами студенты, я их вызывал поодиночке и заставлял разбираться с дифурами. Зачет принял автоматом. Не было у меня времени выслушивать всякий лепет. Студенты были удивлены, но настаивать не стали, быстренько собрали зачетки, я их быстренько подписал, и группа стремительно откланялась.