Те триста рассветов...
Шрифт:
Высота 300 метров. Туман как будто приподнялся. Сквозь дым хорошо вижу точку на высоте, по которой надо ударить. Видимо, это центральный дот, горбом возвышающийся на склоне. Удивительное для штурмана дело - видеть цель не под собой, а почти на уровне горизонта.
Вот он - и миг штурманской удачи!
Резко нажимаю пальцем на кнопку сбрасывания бомб. Самолет вздрагивает, чуть подпрыгивает вверх, освободившись от груза. А через несколько секунд нас нагоняет тяжелый, [142] продолжительный, как обвал, грохот. Машину
– Ура-а-а!
– неистово закричали Снегов и Яковлев.
– Была высота - нет высоты. Попадание точное! Кругом огонь - жуть!…
Но я не успеваю порадоваться вместе с товарищами. В момент взрыва бомб снаряд «эрликона» вдребезги разносит остекление моей кабины. Дождем сыплются осколки плексигласа, повсюду в кабине сверкают белые искры. В нос ударил до тошноты знакомый запах тротила.
Однако самолет летит, я, кажется, цел.
– Что у тебя?
– с тревогой спрашивает Лайков.
Объясняю обстановку. Стараюсь отвечать спокойно, но едва сдерживаю дрожь в голосе. Непросто даются несколько минут один на один со смертью.
– Сквозняк немцы устроили в кабине…
– Потерпи. Главное сделали! Отлично ударил по цели. Молодец!
– Давай домой, у меня морозильник.
– Есть, домой!
– радуется Лайков. Но до дома добраться - все равно что вечность перешагнуть.
И все же в тот день нам необычайно везло. Едва мы дробили облака вверх, как увидели на десятки километров к востоку свободную от тумана землю. Мощный антициклон, словно гигантской метлой, начисто сгреб весь облачный слой.
– Я - «Факир-девяносто», - это голос разведчика погоды Чернецкого.
– Погода отличная! Облачность два-три балла. Кое-какая рвань в низинах у Нарева. Я - «Факир-девяносто». Прием.
– Здорово, Аркаша! С солнышком тебя!
– не удержался Лайков.
– И тебя тоже…
Мы вернулись на аэродром с отказавшим правым двигателем и перебитой гидросистемой. Только великолепное мастерство Лайкова спасло нам жизнь при посадке. Механики насчитали в самолете 41 пробоину.
Старшина Мельчаков ходил вокруг машины, мял в руках ветошь и повторял:
– Что натворили с самолетом чертовы фрицы… Что натворили…
Потом удивленно смотрел на меня и покачивал головой:
– Как же вы в живых остались, товарищ младший лейтенант?
Я пожимал плечами. Действительно, как мы остались в [143] живых? Наш «Бостон», еще горячий от недавней борьбы в воздухе, покрытый копотью, потеками гидросмеси и масла, не взорвался от ударов зенитных снарядов, не загорелся, не отказал в воздухе и донес нас невредимыми до аэродрома.
На моторных чехлах сидел Лайков. Казалось, силы совсем оставили этого крепкого парня. Он держал в руках шлемофон и тупо смотрел на сапоги стоявшего перед ним Семена Когана, заместителя начальника оперативного отдела.
– Карпенко
– Главное?
– помог я Лайкову.
– Пиши, Сеня: задание выполнили, в самолете сорок одна дырка, правый мотор заклинило, кабина штурмана разбита осколками «эрликона». Экипаж готов к выполнению заданий.
– А немцы?
– Про немцев, Сеня, потом узнаем. Тогда пехота очистит тот район. Истребителей в воздухе не было. Погода отличная.
Семен опустил блокнот, округлил глаза, зашептал:
– На ордена тянете. Пехота вашим ударом довольна. Оттуда, - Семен ткнул карандашом вверх, - звонили…
Полк готовился к боевому вылету. Мы же сидели в столовой, с трудом проталкивая куски в сухое горло. Волнение все еще не улеглось. Лайков допил чай, нахлобучил на голову шлемофон:
– Пойду узнаю, что к чему. Не возражаете?
Мы не возражали, потому что знали своего командира: пошел проситься в полет.
– И то верно, - глубокомысленно рассудил Снегов, - за один вылет как-то неудобно награды получать.
Командир полка дал нам другую машину, сняв с нее молодой экипаж, - и вот мы снова в воздухе.
Погода отличная, воздух чист. Только на западе у земли стоит плотная серая мгла, стелются дымы пожаров, сквозь дым молниями сверкают разрывы снарядов. Идет ожесточенное сражение, фронт наступает.
Через остекление кабины мне хорошо видна работа штурмовиков, атакующих цели на передовой. А вот истребители, прикрывающие «горбатых». Над ними видны многочисленные разрывы зенитных снарядов, создающие как бы слой искусственных облаков. Всего несколько часов назад где-то здесь, прижатые облачностью, мы носились у самой земли в поисках Воеводиц. [144]
Удивительное дело - уже давно перелетели линию фронта, но нас не атакуют вражеские истребители. Прикрытие - шестерка «аэрокобр» с красными звездами - спокойно висит над строем бомбардировщиков, придавая нам больше уверенности.
На несколько секунд переключаю тумблер радиостанции на «прием», и тут же в наушники врывается неистовый шум воздушного боя. Кто-то на высокой ноте подает команду занять эшелон. Перекрывая друг друга, раздаются голоса:
– Командир! «Фоккер» слева!…
– Вася, прикрой! Вася, прикрой!… Атакую!
– «Горбатые» уходят. Всем из боя…
– Сто первый, горишь! Леша, Леша, горишь!…
Жарко и трудно в воздухе.
Сегодня приказано бомбить по ведущему. Но на земле перед вылетом штурман эскадрильи капитан Монахов сказал:
– У тебя на борту ФАБ-250, у остальных «сотки». Постарайся уложить свои так, чтобы зря землю не пахать и чтоб снимки хорошо выглядели.
Это значит, что я должен быть готовым ударить по цели самостоятельно и сфотографировать результаты. У меня на этот случай все готово.