Те же и Скунс
Шрифт:
Она взвешивала про себя эту возможность, и первым, что представлялось, было мамино лицо, когда ей расскажут.
Несколько раз Наташа возвращалась в отделение и сразу мчалась в санузел, потом блаженно (и а этот раз пронесло!..) пила с почтальоншами чай. Опять надевала старенькую джинсовую курточку, поднимала сумку и, борясь с дурнотой от нового приступа страха, отправлялась в поход по чужим парадным. Входила, поднималась на верхний этаж, потом медленно, задерживаясь на каждой площадке, спускалась обратно… Обычная молоденькая почтальонша, пугливо озирающаяся перед каждым подъездом…
Ничего не происходило.
Сперва она изо всех сил
– Мяу, – сказала кошка и вопросительно посмотрела снизу вверх. В углу опять зашуршало, и теперь Наташа различила попискивание котят.
Она хотела извиниться перед кошкой, что не захватила колбаски, но язык не повиновался. Наташа сипло хихикнула и поняла, что недалека от истерики.
Да, к кинематографическим подвигам Синтии Ротрок она явно была пока ещё не готова…
При всей своей молодости она успела застать времена, когда женщина с двоими детьми (её мама) могла снять на целое лето комнатку в дачном домике и при этом не пойти по миру. Коля был тогда подростком, а она – и того меньше. Коля водил её на озеро и крепко держал за руку, чтобы не свалилась с мостков, и они смотрели, как, местные мальчишки ловили рыбу на живца.
Ловили рыбу – громко сказано. Так называемая рыба в том озерке была представлена в основном крохотными, с мизинец, плотвичками. «Крупные» экземпляры длиной с указательный палец считались завидным уловом. Так вот, из этих мальков выбирался уже самый плюгавый, и ему протыкали спинку крючком. Несчастная рыбёшка вычерчивала в воде круги, силясь избавиться от орудия пытки. Предполагалось, что её конвульсии могут привлечь внимание окуня, обитавшего, согласно преданиям, в глубокой яме на дне. Эту яму оставила бомба, упавшая в озеро во время войны, и бдительные бабушки не разрешали купавшимся внукам плавать в ту сторону, ибо там, опять же по преданиям, били ключи.
Коля с Наташей тоже сделали себе удочки и ловили плотвичек на булку, сдобренную подсолнечным маслом, Коля иногда насаживал дождевых червяков, но живцом не пользовался никогда.
…Наташа поднялась на верхний этаж и медленно, выдерживая необходимое время, стала спускаться вниз. Если случится невозможное и она жива вернётся домой, она никогда-никогда-никогда не расскажет ни маме, ни Коле, чем занималась сегодня…
Когда она шла по двору к следующему подъезду, ей попалась навстречу хорошенькая белокурая девочка.
– У вас случайно писем нет в пятьдесят восьмую? – приветливо спросила она. – А то давайте, я захвачу!
Девочка чем-то напоминала куклу «Барби» и была моложе Наташи на год или два, но обращалась на «вы», как к человеку уже работающему и оттого заведомо более взрослому. Наташа сразу почувствовала себя матёрой. готовой ко всяким опасным
– Да я вообще-то не с письмами, – сказала она и встряхнула сумку, набитую резаной газетой и кое-чем особенным, нарочно заготовленным для грабителей. – Вот, пенсии дедушкам-бабушкам разношу. Задержали опять, а мы теперь пудами деньги таскай…
– А-а, – протянула «кукла Барби». И отошла, утратив к мнимой почтальонше всякий интерес. Наташа посмотрела ей вслед. Она вообще-то не жаловалась на фигуру, но таких ножек у неё не будет никогда в жизни. Хоть она наизнанку вывернись, приседая и нагибаясь вместе с Аллой на ежедневной гимнастике…
Это был большой «сталинский» дом неподалёку от Московской площади и так называемого «Пентагона». Насколько Наташе было известно, сюда некогда хотели перенести административный центр Ленинграда, а по некоторым слухам – даже правительство тогдашней России. Предполагалось, что в окрестных домах поселятся начальники, и квартиры здесь были, что называется, соответствующие. Перенос центра так и не состоялся, но свято место пусто не бывает: многокомнатные апартаменты, конечно, без жильцов не остались. Фасад дома, вдоль которого двигалась со своей сумкой Наташа, украшали мемориальные доски. В разное время здесь обитали два академика. И писатель, написавший о рабочем классе романы, исполненные социалистического реализма. Тридцать лет назад, когда Наташина мама заканчивала школу, они входили в программу.
Тогда, тридцать лет назад, в здешних парадных, напоминавших готические соборы, наверное, сидели лифтёрши. И медные ручки дверей сияли солнечным блеском Теперь всё запаршивело: исчезли и лифтёрши, и медные ручки, и даже пёструю плитку на полу большей частью сменил однотонный искусственный камень. Монументальные двери хранили следы установки кодовых замков и их последующего выкорчёвывания. Осталась лишь гулкая громадность, из которой даже современный деловой ум не вдруг ухищрялся выкроить местечко под магазинчик и офис. Однако обитали в доме люди явно не бедные. Во дворе стояли машины, там и сям белели переплёты новеньких «пластиковых» окон…
Когда за Наташиной спиной бухнула дверь, она успела до смерти перепугаться и решить: вот оно! началось!.. – но мимо неё, даже не посмотрев, шмыгнул вертлявый парнишка. Он деловито проследовал в сторону лифта, и Наташа, переведя дух, двинулась следом. Пока она раздумывала, следует ли садиться с ним в кабину, сзади послышались ещё шаги, потом тяжёлое дыхание, и сильная рука рванула сумку за ремень.
Наташа свою ношу не выпустила, её только развернуло кругом, и она увидела нападавшего. Вот тут её чуть не парализовало, потому что она узнала высокого сутуловатого парня и даже вспомнила, где прошлый раз встречала его. В поздней электричке, когда её «обсела» подвыпившая компания и… и неизвестно, чем могло бы кончиться дело, если бы не…
Страх и унижение, пережитые тот раз, вернулись мгновенно. Наташа не вспомнила о Кате, которая теоретически должна была подоспеть ей на выручку. Не вспомнила и о Катиных строгих наставлениях: в случае чего немедленно отдавать всё, отскакивать в уголок и никаких насилий по возможности не провоцировать. Наташа вцепилась в сумку с такой силой, словно та была её единственным достоянием, и краем глаза заметила вертлявого, возвращавшегося от лифта. Он извлёк из кармана выкидной ножик и надавил кнопку: