Театр «Глобус»
Шрифт:
– Возьми, это волшебный мотылёк.
– Ну, прямо уж волшебный! – с нарочитой иронией произнесла Маргарита Петровна.
– Да, он лежал в костре и не сгорел, – Крат сильно упростил историю.
Она взяла мотылька двумя пальцами, но тут же брезгливо разжала пальцы, и мотылёк упал возле кота. Не успел Крат нагнуться, как движением хоккеиста кот загнал мотылька под шкаф. Там послышалось деликатное чавканье.
– Зачем ты взяла этого мерзкого кота?!
– Отчего же сразу "мерзкого"?
– Потому что он съел мотылька! – жалобно воскликнул он.
– Жаль, конечно, раз он был тебе дорог… так что ты говоришь?
Раздался телефонный звонок, удивлённая мать передала трубку сыну. Там тишина. Крат угадал молчание Дола.
– Тебя выпустили, да?! Серёга, ты где?
– Дома, у матери, – сказал Дол шёпотом. – Я звонил тебе на мобильный…
– Я его потерял. Что с тобой? Говори нормально.
– Приходи скорей, пока я жив.
Дол дай отбой. У Маргариты Петровны в лице тревога.
– Откуда его "выпустили"?
– В двух словах не расскажешь.
– Неужели из полиции?!
– Ладно, я побегу. Извини, даже не спросил, как ты себя чувствуешь.
– По-разному, – посмотрела на него с каким-то подозрением.
Из её организма некогда появился – ужас, как из норы! – непонятный мужчина с тяжёлыми плечами в клетчатой рубашке. Да и зачем? – думала она с безответным удивлением.
Сын теперь тоже ищет ответ на этот вопрос.
Родить ребёнка лукавой женщине плохо ещё и потому, что от него не скроешь свою жизнь: ребёнок – это глазастый судья. Пристрастный и неправедный судья, – по оценке Маргариты Петровны. Остальных людей она всегда обманывала, априори полагая, что они глупей, чей она.
С возрастом в нём стали ярче проявляться чёрточки отца: он так же покачивал головой, будто говорил сам с собою, так же смотрел на неё с печалью. Общий ландшафт лица был тот же, и светлая щетина…
– Извини, мне надо торопиться, – он поднял узел и шагнул на выход.
– Ты же хотел оставить…
– Знаешь, там вещи Дола, я лучше отнесу ему.
– Ну что ж, раз ты спешишь, я желаю тебе всего доброго. Главное – побольше добрых и чистых помыслов!
И в спину громко прошептала: "Из полиции выпустили! Господи! Зачем же туда попадать?!"
Часть 3. Дурдом
Глава 1. Визит к Долу
После свидания с матерью он пытался расправить озябшую, сморщенную душу.
Кричали мальчишки, гоняя звонкий мяч. Продавщица семечек, словно огромная белка, засыпала шелухой квадратный метр асфальта. Два бритоголовых парня с жилистыми шеями и волчьими глазами вышли из подъезда и двинулись куда-то, ведомые гормонами и голодной скукой.
Как рыбак, несущий улов своих дней, Крат горбато брёл по знакомым наизусть улочкам к дому Дола. Ради освежения глаз он, как всегда, посматривал в небо, где взор его путался в проводах. Между домами много чего висело с тем или иным провисом: кабель-ТВ, кабель-банк; кабель-клиника, провода обратной связи (для торговых заявок); кабель приятных и лечебных ароматов и прочее. Также на стенах и крышах торчат приёмные тарелки – уши зданий, блюда для манны небесной.
Над домами пролетел маленький частный вертолёт, раскрашенный под осу. "Скоро неба не увидишь", – проворчал Крат.
Приближаясь к жилищу Дола, он всё больше волновался, вспоминая странный голос товарища.
На стене подъезда долгие годы выцветают слова, написанные красным фломастером. "Курим, пьём и материмся и собой за то гордимся". Дол не признавался в том, что это его стихосложение. В подъезде пахло детством – кошачьей мочой с прибавкой человеческой. Кажется, эхо вот-вот вернёт их голоса и прыжки по ступеням. Бабушка-самогонщица с первого этажа недавно всё-таки умерла. Дол тогда заплакал и назвал её второй матерью, которая вспоила его более правильным молоком. От её пойла у самых крепких людей ныла печень, в глазах стоял туман и язык произносил не то, что хотел сказать хозяин языка, однако всё это есть "ничтожная чепуха по меркам нашего героического времени", – так сказал Дол в поминальном слове. Взрослый Дол заходил в родной подъезд не к матери, а к этой женщине с опухшими ногами, которая никогда не покидала свою квартиру, если не считать последнего выноса.
С той стороны тихие, сторожкие шаги принесли кого-то к двери, и оттуда в глазок упёрся глаз – нечто новое, подумал Крат. Отворил ему Дол сначала узенько, высунулся бледным испуганным лицом, как бы лишь глазом, и глянул по сторонам.
– Кто там пришёл? – крикнула из кухни Зинаида Ивановна.
Её голос отменял прошедшие тридцать лет, правда, в нём появилась шершавость, но интонация, в которой смешались досада и любопытство, сохранилась. Дол побежал к ней и громко зашептал: "Прошу не орать! Ты можешь говорить вполголоса?" Она спросила, от кого он прячется, на что Дол промолчал и, ступая на длинных ногах, как по тонкому льду, вернулся из кухни. Крат едва узнавал его. Если бы у Дола имелся старший, психически нездоровый брат, так это был бы он. Дол прижал палец к усохшим губам и сделал глазами знак, дескать, готовься к худшему, к большой опасности. Он встретил товарища, как подпольщик подпольщика.
В этой комнате всё осталось по-прежнему, и всё-таки всё изменилось, а именно состарилось. Крат положил в угол узел с пожитками и сел на диван. В обивке дивана когда-то цвели яркие, обещательные цветочки; нынче их надо было отыскивать.
– Что с тобой? – Крат обернулся к другу.
– Тихо! – Дол трясся.
– Да хватит убиваться! Говори, что случилось.
– За мной следят, хотят убить, – не сразу ответил Дол, и, присев на корточки, посмотрел в окно из-за шторы, затем приподнялся и сквозь алоэ глянул на дно улицы.
Его лоб покрыла испарина. Было видно, что он страдает.
– Ты настоящий друг, раз не испугался прийти, – прошептал дрожащими губами.
– Погоди дрожать. С чего ты взял, что тебя хотят убить? – раздражался Крат.
– Тише! Почему ты сомневаешься в моих словах? – прошептал несчастный. – Ты думаешь, я спятил? Не-ет! Они хотят отомстить за Феникса.
– У тебя психоз, дружище. Ты много пережил за последние два дня: при тебе убили человека, потом следователь, камера…
– Всё не так. Они ловят момент. В камеру тоже подсадили убийцу, но я не поворачивался к нему спиной.
– Да никакого не убийцу, а простого бедолагу, пьяницу какого-нибудь, который в ларёк залез.
Дола разобрала досада. Страшный сюжет, который ясно прочитывался его зрячими нервами, почему-то не выражался в словах. Слова не могли рассказать о роковых нитях, связующих Дола с некоторыми лицами и обстоятельствами. На него отовсюду глядела угроза – это надо самому видеть, а если ты слеп, как Крат, объяснить невозможно.
Крат относил ощущение угрозы на счёт психического расстройства Дола, но об этом тоже не мог сказать убедительно.