Театр и военные действия. История прифронтового города

Ярхо Валерий Альбертович

Среди прочей съестной невидали настоящий фурор произвело американское мороженое «эскимо-пай» – эскимосский пирог. Насаженные на палочку глазированные шоколадом батончики сливочного мороженого в 1921 году запатентовали Кристиан Кейт Нельсон и Рассел С. Стовер. Технология производства была закуплена. Во время визита Микояна в Штатах закупили и дозировочные машинки, которые «делали эскимо» прямо на точке продажи [38] . По популярности «эскимосское мороженое» очень быстро сравнялось с другим «американцем» – мороженым сорта «пломбир», которое по американской технологии вырабатывалось промышленным способом в Москве, Харькове, Ленинграде и Киеве на хладокомбинатах, оснащенных закупленным в США оборудованием.

38

Промышленный «эскимо-генератор» появился на Московском хладокомбинате № 8 только в 1947 году.

На улицах городов «пломбир» продавали из больших коробов на

колесах. Металлические колбы с «пломбиром» внутри короба заваливали колотым льдом, поэтому в летнюю жару мороженое не таяло. Порция приготовлялась вручную, при помощи особого дозатора круглой формы, оснащенного поршнем. На дно дозатора клалась круглая вафля, обычной ложкой продавец брал «пломбир» из колбы, наполнял им дозатор [39] , с помощью поршня выдавливал «шайбу» пломбира, сверху прилеплял другую вафлю и вручал покупателю. Вафли были нужны, чтобы не пачкать пальцы пломбиром. Их съедали вместе с мороженым, не оставляя никакого мусора. Характерной и неповторимой особенностью каждой порции было то, что на вафельках при запекании оттискивали имена – Таня, Петя, Клава, Соня, Вася и так далее. Возник даже такой обряд уличного гадания – если имя на вафельках «кругляша» совпадало с именем покупателя, то это считалось «к удаче».

39

Точно такой же машинкой, но меньших размеров, рассчитанной на порцию в 20 г, в современной армии «выдавливают шайбу» – порцию сливочного масла, полагающуюся солдатам на завтрак.

По всей стране открывались «Гастрономы» – невиданные прежде магазины торговли продовольствием. Среди изобилия витрин – рыбной и мясной гастрономии, сыров, вин и прочего – особое внимание привлекали кондитерские отделы, а в них более всего поражали шоколадные конфеты. Они были разных сортов. Завернутые в красивые бумажки с картинками и узорами, которые тотчас стали собирать, как прежде марки. Конфеты продавали на развес свободно, без всяких там талонов, купонов и карточек, «только за одни деньги» и в неограниченном количестве. Цена шоколада, правда, «кусалась», но он был. Его видели впервые «после НЭПа».

Ну, очереди, конечно, появились. Цены подскочили. Временами пропадало из продажи то одно, то другое. Это объясняли скупкой для перепродажи [40] , и власти ограничивали норму «выдачи в одни руки». Чтобы «добыть больше», в очередь ставили детей. Ограничений по возрасту для стояния в очередях не было – дети тоже считались «руками».

Однако ж, несмотря на все издержки, все-таки казалось, что стало лучше. В сравнении с недавними «голодными годами» так вообще замечательно. Тем более, что одной только государственной торговлей дело не ограничивалось.

40

Несмотря на «положительные тенденции», всего для всех сразу не хватало. Ассортимент магазинов больших городов был богаче, чем в малых. А до села и вовсе ничего не доходило. Оборотистые люди закупали «там, где было», и везли туда «где, такого не было», перепродавая там «дефицитный товар» с большой надбавкой. Таковое деяние в Уголовном кодексе называлось «спекуляцией», и за него полагалось наказание, вплоть до тюремного заключения. Но срок спекулянтам давали небольшой. Всех переловить возможности не было. Промысел процветал все то время, пока была советская власть. Ограничение норм одноразовой продажи только увеличивало спрос и взвинчивало цену.

Городские базары, называемые «колхозными рынками», радовали изобилием. Этот феномен, которым так любят козырять приверженцы советского строя, объяснялся очень просто. В колхозах денег не платили, с колхозниками рассчитывались «натурой» – сельхозпродуктами, доля которых определялась по количеству начисленных «трудодней». Налоги же с сельских жителей взимались наличными деньгами, за неуплату вовремя строго наказывали. Вот и несли селяне на городской базар все, что только производило свое хозяйство.

Несмотря на то что цены рынка были в два-три раза выше, чем в государственной и кооперативной торговле, мясо, птицу, рыбу и овощи горожане предпочитали покупать именно на рынках. Там товар был свежее и качественнее. Имелся выбор и можно было поторговаться, попробовать сбавить цену.

Каждое утро – очень рано, первыми поездами – из деревень в города приезжали крестьяне с бидонами и корзинами [41] . Они обходили дома и дворы, предлагая на продажу молоко, сметану, творог. По договоренности те же торговцы привозили и яйца, зелень, сезонные ягоды. Несмотря на разнообразие привозимых «деревенских» товаров, этих торговцев привычно называли «молочниками». Молоко и его производные были главным товаром, которым торговали круглый год.

41

Приоритет в этом торге принадлежал «молочницам» – женщинам в возрасте, до которых власти меньше докапывались. Молодые и средних лет мужчины и женщины традиционно занимались чем-то другим. Исключение составляли пожилые мужчины, но их было не так много. Иногда женщинам помогали подростки (сыновья, внуки), которые таскали за «молочницами» тяжелые бидоны и корзины.

Государственная торговля в категориях «качество», «цена», «свежесть» конкурировать с ними не могла. Да и не собиралась. Этот крестьянский «пригородный» промысел являлся частью многолетнего уклада жизни, казавшегося совершенно естественным. У многих городских семей особенные отношения с сельскими поставщиками завязывались на протяжении поколений. Нередко у «своих» селян горожане на лето снимали часть дома, «выезжая на дачу». Это было удобно и взаимовыгодно: крестьяне получали «живые деньги», а горожане, из тех, кто не имел возможности иметь собственное загородное пристанище, могли покинуть душный и пыльный город, чтобы пожить на лоне природы в «доме с прислугой», чувствуя себя едва ли не «господами старого времени» [42] .

42

Тема летнего житья на дачах в советской литературе и кино возникает неоднократно, и изучать ее можно во всех подробностях. Перечитайте хотя бы повесть «Тимур и его команда» Гайдара, ведь приключения Жени Александровой происходят как раз в подмосковной деревне подле железнодорожной станции, где еще «со старого времени» летом сдают дома под дачи. Из текста можно понять, что деревенские жители, главным образом, обслуживают дачников и ездят в город торговать молоком, ягодами-грибами и прочим, полученным со своего сада-огорода и собранным в лесу. В деревне остро стоит вопрос о налетах юных хулиганов на сады. Столкновение шайки Квакина с командой Тимура происходит в первую очередь из-за разницы положения детей в поселке. «Тимуровцы» – дети дачников, горожане из состоятельных семей, приезжавшие в деревню только на лето, чтобы отдохнуть: сам Тимур – племянник инженера автозавода, Женя – дочь полковника, Коля Колокольчиков – внук доктора и т. п. Им просто непонятно, зачем красть, если яблоки и груши есть у всех, в своих садах! Компания Квакина – деревенские мальчишки. Поесть дома вволю яблочек из своего сада они не могут: для их семей это товарная потеря. Поэтому они и крадут, чтобы не только полакомиться, но и подзаработать на мороженое, пиво и папиросы, продавая «добычу» пассажирам поездов, делающих остановку на станции.

Прямо оттуда

В то самое, ставшее теперь легендарным «довоенное время» комиссионные магазины советских городов оказались просто завалены отличного качества вещами. До того – целое десятилетие «после НЭПа» – вещи не покупались, а «распределялись по ордерам». Одеждой, обувью, отрезами тканей премировали ударников труда. Не то чтобы «промтоварами» вообще не торговали – когда было что, то продавали, но бывало это не всегда… чаще как раз и не было товаров этих самых. В то время приоритет отдавался отраслям тяжелой промышленности, производившим вооружение, боевую технику и военные самолеты.

При тотальном дефиците каждая тряпочка ценилась. Вывешенное на дворе для просушки стираное белье приходилось караулить, чтобы не покрали с веревки. Одежду и обувь берегли. Носили все до последней возможности, неоднократно ремонтируя, штопая, перелицовывая, перешивая и перекрашивая. Опытные портные, сапожники, мастера по латанию калош, выкупив у местных Советов патенты на частную работу, «зашибали хорошую деньгу», реставрируя ношеную обувь и поновляя старые вещички.

Казалось, их процветанию пришел конец, когда в 1940 году вдруг появилось столько всего и сразу! Осенью 1939 года в состав СССР были включены области Западной Украины и Белоруссии, прежде принадлежавшие Польше, а потом страны Прибалтики, Бессарабия и Северная Буковина. Оттуда стали привозить ткани лодзинских текстильных фабрик, которые не видели с «до революции». Бостоновые и шевиотовые костюмчики. Пиджаки из твида. Модного кроя пальто, пошитые из английских тканей «молескин», в вельветовый «рубчик» или в «селедочную косточку»! Плащи-макинтош. Туфельки на каблучках! Галстучки, шляпки, сорочки. Дамские и мужские перчатки. Легкие платья, береты, жакеты и горжетки… Наручные часы разных марок. Духи-помады, тонкое шелковое белье, чулки… ой, да разве все упомнишь?!

Такую роскошь прежде видели разве что в «Торгсине» [43] , да и то не такую, а приблизительно похожую. Конкуренцию «Торгсину» составляла контрабанда. Не кто-нибудь, а сам Маяковский, кипя благородным негодованием, обрушивался на модниц, покупавших жакеты, привезенные контрабандистами, яростно плюясь обрывистыми строками:

Знаю я – в жакетах в этихна Петровкебабья банда.Этипольские жакеткик нампровозятконтрабандой [44] .

43

Торгсин – государственная организация в СССР, занимавшаяся обслуживанием гостей из-за рубежа и советских граждан, имеющих «валютные ценности» (золото, серебро, драгоценные камни, предметы старины, иностранную валюту), которые они могли обменять на пищевые продукты и другие потребительские товары. «Брать в Торгсине» считалось невероятно престижным. Это была одна из самых весомых привилегий советских граждан. Указывало на особенное положение в советском обществе.

44

Владимир Маяковский – «Письмо к любимой Молчанова, брошенной им».