Театр на Арбатской площади
Шрифт:
Санька вдруг развеселилась. Вспомнила загребущие руки мачехи Степаниды, жадных сестриц и, засмеявшись, спросила:
— Как, как поется-то, дедушка Акимыч? Так, что ли?
И на манер Степана Акимыча уперлась руками в бока и, приплясывая, запела, в точности соблюдая и мотив и слова куплета. Степан Акимыч рот открыл от удивления. Пробормотал:
— Ишь ты… Ловко, сударушка, у тебя получилось! Очень ловко-с. Ну-кась, еще разок покажи…
Но у Саньки уже пропала охота петь и плясать. Сказала, что более не хочется ей. Может, в другой раз, а сейчас неохота.
— Не хочешь, и не
Затем Степан Акимыч, уходя, пробормотал:
— Ловко это У нее получилось-то! — и вполголоса стал напевать:
На что ж привешены нам руки,Как не на то, чтоб брать? Брать, брать!Санька осталась одна. Смотрела опять в оконце, и снова последний луч вечернего солнца повис на золотом кресте недалекой колокольни. Повисел-повисел да и погас.
«Что ж это такое? — думала она о театре. — Неужто так завлекает народ, что остается человек приверженный к нему до самой старости… Чудеса!»
Потом ей стало скучно, пожалела, что не пошла с дедушкой Акимычем поглядеть на комедию. Название какое понятное — «Ябеда»… Опять вспомнила куплетец. Пропела его.
Потом подумала: все же хорошо, что не пошла комедию глядеть! А ну как наткнулась бы ненароком на этого самого ирода — Федьку? Ведь говорил, что каждый день приносит актерам сбитень. Еще станет думать, будто она, Санька, за ним по пятам ходит.
А откуда-то издалека сюда, в каморку, доносилась музыка, слышались голоса, смех… И опять Саньке казалось, словно буйный ветер теребит и раскачивает в лесу сосны и гул от этого ветра разносится по всему белому свету.
С тем буйным ветром в голове да в мыслях и уснула. Не раздеваясь, прикорнула прямо на скамейке. Лишь скинула с ног сапожки на неудобном каблучке…
Глава вторая
О том, как Санька льет слезы и не знает, что ей делать
Дня три Санька была сама не своя. То плакала, то улыбалась. То сидела сложа руки, а то хваталась за веник и давай мести пол. Или еще что-нибудь делала. Иногда горевала, то вновь почему-то радовалась. И тогда ее блестящие глаза смеялись, а на щеках играли веселые ямочки.
Степан Акимыч, незаметно поглядывая на Саньку, понимал, что творится с девчонкой, но виду не подавал. А все развлекал ее, рассказывал всяческие истории. Историй же он знал множество, одну затейливее другой.
И Санька, слушая их, недоумевала: как же все у него в голове помещаются и не перепутаются?
Уходя же к вечеру в суфлерскую будку, всякий раз звал Саньку с собой: «Может, посмотришь, сударушка, на Силу Николаевича Сандунова? Он в мольеровской комедии плута Скапена играет. Отменный актер!»
Но Санька неизменно отказывалась. Сидела впотьмах одна-одинешенька, думала свою невеселую думу: как быть ей дальше? Нет, домой она все равно не пойдет, но здесь надолго ли ей можно остаться?
За эти дни Степан Акимыч частенько восклицал одни и те же слова: «Все не идет да не идет! Ах, право слово, какая же!..»
И Санька понимала, что ждет не дождется он внучку. Но почему он так ее ждет? Просто так или из-за нее, из-за Саньки? Об этом допытываться вроде бы ей не пристало. Ей же важно было одно: знает ли Анюта, что она теперь здесь, у дедушки, и как будет о сем предмете судить? И потому тоже ждала ее с нетерпением.
Поутру на четвертый день дверь в каморку — нараспашку, и наконец влетела Анюточка. Совсем не удивилась, увидав здесь Саньку. Только покосилась на нее да, может, чуть попристальнее Задержала свой взгляд на ее лице. И Санька тут же поняла, что дедушка Акимыч успел побывать у внучки и уведомил ее, что живет-де у него теперь приблудная девчонка. Но как об этом думает Анюта, это пока было непонятно. Непонятно было и как к Этому отнесется…
Анюточка же прямо с порога давай говорить, обращаясь все больше к своему дедушке, лишь изредка бросая мимолетпые взгляды на Саньку:
— Бонжур, бонжур, бонжур! Я к вам, гран пер, с новостью…
И пошла лопотать, сыпать горошком. А что говорила — не разберешь! Иные слова будто и знакомые, да все равно выговаривает на чужеземный манер: и гнусавит, и картавит, и в нос тянет. Видно, хочет, чтобы она, Санька, ничего не понимала, а поскорее убралась бы восвояси.
Радуясь приходу внучки и любуясь ею, Степан Акимыч прикинулся сердитым.
— Ты бы потише, душа моя, говорила. За твоим язычком разве угонишься? Ну чего ты сейчас объясняла, чего?
— Ах, дедушка, — засмеялась Анюта, — совсем ты, дедушка, без понятия! Вот Санечка — та все уразумела.
— Нет, и мне без понятия, — сказала Санька, а сама обрадовалась. Подумала: «Нет, не прогонят они меня, не захотят, чтобы стала бездомной».
И вдруг всю картавость, всю чужеземность с Анюты как рукой сняло.
Стала говорить складно и ладно:
— А то я вам сказываю, дедушка, что послала меня мамзель Луиза в модную лавку к мадам Шальме. А свою лавку мадам Шальме держит на Кузнецком мосту, запомнила, ма шер? — Это Анюточка уже Саньке объясняла.