Театр на Арбатской площади
Шрифт:
— Запомнила, — с веселостью отозвалась Санька, теперь уже твердо зная, что никуда ее гнать не станут. И прибавила: — Только где тот Кузнецкий мост, о том не ведаю…
— А зачем тебе о том ведать? — удивилась Апюточка. — И незачем! Коли надобно будет, люди покажут…
Снова у Саньки упало сердце: раз незачем, стало быть, и убирайся подобру-поздорову…
— Ну, а дальше чего, ангельчик мой?
— А дальше — вот чего! Мамзель Луиза мне приказали: сначала к дедушке сходи, потом к мадам Шальме, а там уж скорым шагом домой… А я надумала — сделаю все по-своему, понимаешь, дедушка? Перво-наперво сбегаю
— Зачем же ты все навыворот сделала? — посмеиваясь, спросил Степан Акимыч, сам глаз не сводя с лукавого лица внучки. — А коли барышня проведают?
— Как же ей проведать? Я-то не скажу… — пожала плечиком Анюта. — А придумала я так затем, что захотелось показать Санечке, чего я от мадам Шальме несу. Ведь она такого еще никогда не видела.
Тут Анюточка открыла крышку круглой коробки, которую с собой принесла, и начала оттуда вытаскивать одно за другим. Увидев наряды, Санька окончательно воспрянула духом.
— Нет, ты только глянь, Санечка, какая косынка! Эфемер, воздух… А цветики на голову… Видишь, в иных камушки блестят, наподобие росинок! Теперь самая мода такие веночки на голове носить… Прическа а ля грек — и веночек! Давай на тебя примерю. Дедушка, ты только взгляни, какая у нас Санечка раскрасавица! Ах, Санечка, Санечка, зеркала нет, не можешь ты сама на себя полюбоваться…
— Анюта, — вдруг забеспокоился Степан Акимыч, — а деньги-то твоя барышня прислали? За переписку-то?
— Ну что там деньги! Деньги она потом отдаст. Знаешь сколько мы в модную лавку задолжали? А за карету? А лавочнику? Страсть! Как отдавать-то будем, ума не приложу… А роль ты, дедушка, очень хорошо переписал. Ни одной ошибки, хоть на французском не больно маракуешь. Мамзель Луиза весьма хвалила.
Степан Акимыч заметно погрустнел. Санька поняла: дедушке Акимычу деньги нужны позарез. Надо быть, и он в трактир задолжал, да разве только в трактир?.. У Саньки заскребло на сердце: и она села дедушке на шею, и на нее дедушкины гроши идут. Как исхитриться, где раздобыть? Может, на базар сбегать? Подкараулить, чтобы батюшку без мачехи застать? Он-то даст, не откажет…
Анюточка же продолжала щебетать дальше:
— А на шляпку, на шляпку-то погляди… Прямо из Парижа! Теперь на такие мода — чтобы банты торчали и чтобы перышки от заморских птиц…
— Отколь шляпка-то? — переспросила Санька. А Степан Акимыч вдруг нахмурился.
— Не одобряю. Узурпатор Наполеон нам войной грозит, а шляпки получаем из Парижа. Куда это годится…
— Так ведь и мамзель Луиза из Парижа! И мадам Шальме, и эта из Парижа, и…
— И это не одобряю! Гнать всех французов надобно. Гнать из Москвы, гнать, гнать… Шпионы они Бонапартовы, вот кто… — вдруг разгневался, раскипятился, распалился Степан Акимыч.
Анюточке и тут смех. Сквозь смех и принялась донимать дедушку:
— И актерку Жорж тоже гнать из Москвы, как она к нам из Петербурга пожалует? А танцовщика Дюпора? Нынче небось пойдешь на него смотреть? А он откуда, Дюпор? Из Парижа ведь…
— Ты совсем без понятия, Анюта, — строго сказал Степан Акимыч. — Никакого священного огня в груди. Сравняла: торговку Шальме с великими актерами! Ай-яй-яй… Да как же можно?
— Ладно, дедушка, не гневись. Не буду более про шляпки. — И Анюта с осторожностью,
Уходя, Анюта посмотрела на Саньку. Чуть-чуть сморщила тоненький нос:
— А ты как же, Саня? Так отсюда ни шагу?
Санька вся похолодела. Поняла: гонит! Ответила тихо, теребя пальцами перекинутую на грудь косу:
— Не знаю… Ведь и податься некуда.
И вдруг Анюточка вспыхнула, вся краской залилась. Кинула на пол короб с дорогими нарядами, а сама — на шею Саньке:
— Да Санечка, да голубушка, да разве я о том? О господи, что она надумала… Да глупая ты, Санечка! Я же рада, что ты теперь с дедушкой… И дедушка не нарадуется, что ты теперь с ним. Теперь он не один. Давеча он прибежал ко мне… А ты думала, будто я не знала, что ты здесь живешь? Все, все знала! И мамзель Луиза уже знает. И Фекла… Ах, Санечка, да как же ты могла такое подумать?..
И Анюточка расплакалась горькими слезами. И Санька с ней заодно залилась плачем. И Степан Акимыч, на них глядя, вытащил из кармана преогромнейший носовой платок и стал в него сморкаться.
Но плакали они все трое недолго. На долгие слезы ни времени сейчас, ни причин не было. Миг — и слез как не бывало! Анюточка засмеялась. Засмеялась и Санька. И Степан Акимыч сунул свой клетчатый платок в кармашек.
— Я же вот о чем!.. — вскричала Анюта и объяснила, что нынче в балете «Зефир и Флора» будет танцевать Дюпор. — Ты обязательно должна поглядеть на сего танцовщика, Санечка! И нечего тебе зря сидеть вот тут. Ну чего ты боишься выходить отсюда? Чего? Мне как дедушка рассказал, что ты весь вечер одна в потемках сидишь, я и придумала: нет, нельзя так! И пойдешь ты, Санечка, нынче глядеть на Дюпора… Уж раз я сказала, так оно и будет… Запомнил, дедушка?
Но Санька в ответ помотала головой:
— Никуда я не пойду. Не до смотрения мне.
— Вот ведь какая! — воскликнула Анюта. — Почему это тебе не до смотрения?
— А потому, что не привыкла задаром хлеб есть. Работу надобно сперва найти.
Анюта заплескала белыми ручками:
— Вот пустяки какие! Работа… У моей мамзель Луизы подружка есть, Розиной звать. Премиленькая актерка. Дедушка, Знаешь мамзель Розину? — Анюта произнесла в нос какую-то непонятную французскую фамилию.
— А как же! Весьма недурно поет в водевилях. А уж романс «Когда в темной башне я милого жду»… — И Степан Акимыч, поцеловав пальцы, собранные в щепотку, начал петь тоненьким приятным голоском. Но Анюта рассердилась:
— Ах, дедушка, всегда ты так! Всегда запоешь не ко времени… Я ведь о деле толкую! — И, обратившись к Сане, спросила: — В служанки хочешь, Санечка? Сия мамзель Розина свою прогнала, другую ищет. Хочешь?
Санька обрадовалась: неужто нет? Конечно, хочет! Да только возьмут ли ее в служанки? Небось умение надобно, чтобы служанкой быть?
— Вот еще — умение… — Анюта засмеялась и, подхватив короб с нарядами из модной лавки Шальме, выпорхнула за дверь.
— Видишь, какая она… — проговорил Степан Акимыч и снова полез в карман за носовым платком, чтобы смахнуть слезы умиления.