Театр на Арбатской площади
Шрифт:
Часто подговаривала и плотников и всех иных:
— Не слышите, что ли? Сбитенщик явился. Скорее идите, пока не распродался.
— А ты-то сама напилась уже? Отвечала, лукаво поблескивая глазами:
— Не по вкусу мне сей напиток… — И сама над собой посмеивалась: не по вкусу… Как же! Еще как по вкусу этакий сладкий, душистый, да чтобы Федор сам в кружку налил, да чтобы при этом ласковое сказал…
Смотря на него исподтишка, спрятавшись среди декораций, думала: «Забыл он меня, неразумную, али еще помнит?» Иной раз и сердилась на себя, что сама никак не может его позабыть, что смотрит на него, любуется его красотой, что хочется перекинуться с пим хоть каким-никаким словцом, а подойти и сказать: «Здравствуй, Федорушка!» — такой решимости нет… А он бы как? Приветил бы ее?
Одни раз все же налетела на него. Одна актерка попросила ее сбегать на ту половину, где мужчины актеры одевались к спектаклю. Санька и побежала. Тут и наткнулась на Федю. Ахнула. На секунду остолбенела, потом шарахнулась в сторону. И он ее заметил. Вскрикнул: «Саня…» Она же, юркнув в закоулок между декорациями, там притаилась. Дышать перестала. Он же в недоумении оглядывался, очумело вертел головой. Потом сказал: «Померещилось, видно…»
А Санька ликовала. Зажав ладонью рот, смеялась от радости. «Глупый, смешной дуралей… И ничего тебе не померещилось! Ведь я была перед тобой…» Но с того дня не сомневалась: не только она о Феде — и он о ней помнил, тоже ее не забыл.
А вот нынче, когда, укутавшись в старый платок, бежала искать отца, страх как не хотелось с ним встретиться. И надо же… Он возьми да и повстречайся! Вот как иной раз бывает.
Услыхала его голос:
— Саня!..
Вздрогнула. Остановилась. Вот напасть-то… Фу! И рада бы радешенька, а все же не надо бы.
А он ей, весело заблестев глазами:
— Куда ж ты делась, Саня? Ведь искал тебя, почитай, по всей Москве…
Она же, веселясь и радуясь, отвечала:
— Так уж и по всей? Брешешь ведь…
— Право слово. А тогда, в тот день, ты зачем же убегла из театра?
— А зачем мне убегать? Я и теперь все там же…
— Так, стало быть, тебя я видел? Ты была? Недели две тому уж будет…
— А как же! Кого ж еще? Слыхала, как звал… Думал, что привиделась? А это я была! Спряталась за боковую кулису… — И вдруг, озорничая, прибавила: — И потешалась же над тобою…
Увидела, как Федор крепко стиснул зубы, как на скулах заходили желваки. Обиделся, значит? Продолжая озоровать, еще добавила:
— Все кишки надорвала, вот до чего потешалась. Истинный бог…
Поняла, что пересолила. Испугалась. Вдруг Федя повернется и уйдет. Навсегда уйдет.
Но он не ушел. Только хмуро спросил:
— В театре чего делаешь?
А хочу актеркой стать, — посмеиваясь, ответила Саня. Зачем такое сказала, сама понять не могла. Тогда еще и в мыслях не держала, чтобы стать актеркой. Просто так, с ходу брякнула. И удивилась, как это шарахнуло Федю. Он поглядел на нее с таким обидным изумлением, будто она ему сказала, что хочет невесть кем стать — княгиней, что ли, али царицей. Спросила, залившись румянцем:
— Не гожусь в актерки, что ли?
Сказав это, Санька вдруг почувствовала, что выдала самое свое тайное, самое сокровенное, такое, что было спрятано и от нее самой в такой глубине, что и не добраться. А сказав это, разозлилась на себя, с вызовом поглядела на Федю.
Чего молчишь? Не гожусь в актерки? Не хороша, да? Федор пристально и долго смотрел на Саньку. Потом сказал:
— Не в том дело.
— А в чем же?
— Актерское дело — оно такое…
— Какое?
— Да замуж никто из порядочных тебя не возьмет. Не позарятся…
— Замуж?..
Санька сперва не поняла. А поняв, вспыхнула. Сощурив ресницы, гневно посмотрела Феде в глаза.
— Такой, как ты, оно, может, и не возьмет, да мне такого и не надобно… — и, круто повернувшись, пошла в сторону Смоленского рынка.
Не пошла, а побежала. Побежала, глотая слезы. За спиной услышала:
— Саня, Саня, Саня…
Не остановилась, не обернулась. Так до самого конца Арбата и домчалась, а там повернула в переулок. Не хотела с такой зареванной рожей встретить отца.
Вернулась обратно в каморку окольными путями. А вернувшись, кинулась на скамью и ну реветь. Вдоволь наплакалась: знала, что сюда Федя теперь никогда не придет, никогда она его хоть издали да не увидит, не услышит его голоса. И пеняла на себя, ругала себя, потому что понимала — сама виновата, что такая получилась у них встреча, хоть ждала этой встречи почти три месяца.
Когда дедушка Акимыч вошел в каморку и увидел Саньку с опухшим от слез лицом, он по-своему понял ее слезы.
— Опять лиходейка? — спросил он, подразумевая Степаниду. Санька кивнула: мол, да, опять.
— Не ходи более, сударушка. Сами обойдемся, неужто дадим тебе мерзнуть?
И через несколько дней Анюта вдруг притащила преогромный узел.
— Ну, Санечка, гляди и радуйся! Шубейку тебе принесла… — И, развязав узел, Анюта встряхнула перед изумленной Санькой малиновой бархатной шубейкой на заячьем меху.
— Анюта… О господи!
— Ну, старенькая шубейка, так ведь у тебя руки имеются. Где надобно, залатаешь, зашьешь… Дедушка, нет, ты глянь на Санечку, она у нас словно бы совсем рехнулась!.. — вскричала Анюточка, и так и этак повертывая перед Санькой принесенную шубейку.
— Откуда? — шепотом спросила Санька.
Степан Акимыч, глядя на девчонок, посмеивался, потирал друг о друга сухонькие, шуршащие ладошки.
— Откуда? Откуда? С небес свалилась да прямо к твоим ногам, вот откуда… С'est joli? С'est charmant? Ну и носи на доброе здоровье! Давай примеряй, Санечка. Ладно ли тебе приходится сия обновка…
— О, ма шер! — вдруг тоже на французский лад обрадовалась Санька и кинулась на шею Анюте.
Пришлась эта шубейка в самый раз.
— Что правда, то правда, — сказал Степан Акимыч, любуясь Санькой в малиновой обновке. — Ишь какая раскрасавица…