Театр тающих теней. Под знаком волка
Шрифт:
Герцогиня переходит на шепот. Такой невинный, почти воркующий. Только слова… Слишком страшные для воркования слова:
— …иудейские обряды…
— …кардинал узнает, позабочусь об этом…
— …изгнанные евреи…
— …подвалы Святой Инквизиции…
— …Толстый Кардинал рад будет публичному процессу против иудея, проникшего во дворец…
И после кроткого шепота пронзительное, почти срывающееся на визг:
— Хочешь быть новым Оливаресом — будешь им! В подвалах Инквизиции в Торо! Или при регентше Марианне! И при мне, ее Первой Даме! Выбирай!
Из покоев Второго Первого они возвращаются медленно и величественно. Карлице, всегда едва поспевавшей за быстрым шагом своей обожаемой Герцогини, теперь приходится почти зависать в воздухе, дабы не сделать свой шаг под юбкой быстрее хозяйки.
Торжественно входят в Королевские Приемные Покои, и уже никто не гонит их оттуда. Главный Церемониймейстер, дав отмашку, приказывает гвардейцам пропустить.
Карлица слышит только одно слово, сказанное Герцогиней Главному Церемониймейстеру:
— Улажено!
— Как?
Даже видевший всё и вся хранитель доступа к королевскому телу в недоумении!
Даже он в восхищении тем, как ее обожаемая Герцогиня делает союзников из врагов.
И дальше обрывки фраз:
— …упаси господь, не выдавать идею за свою… чтобы Его Величество решил, что это его озарение! Что это придумал он!
Вечером сияющая Герцогиня объясняет «своей мартышке» суть всего, что та видела в покоях Второго Первого.
Евреи, исповедующие другую религию иудейство, давным-давно были поставлены перед выбором: перейти в католичество или покинуть страну навсегда.
— Непокорные были изгнаны из королевства. Принявшие нашу веру продолжили жить и процветать!
Но упаси господь Святой Инквизиции или церкви узнать, что кто-то из их потомков тайком соблюдает иудейские обряды, а значит, весь род его столько поколений обманывает церковь, Инквизицию и Короля!
Круглая шапочка, бормотания на странном языке, раскачивания из стороны в сторону — всё это части иудейских обрядов.
И совершенно невозможно себе представить, что будет, если Его Величество, Церковь и Инквизиция узнают, что этот «кто-то» не простой горожанин, а ближайший придворный, стоящий на первой ступени справа от королевского балдахина.
Но, оказывается, мало страшную тайну знать! Важнее точно просчитывать, что выгоднее: со всеми потрохами тайного иудея сдать и тогда заново выведывать тайны того, кто станет на его место, или его тайну надежно хранить, за нее, как поводья дергать, удерживая Второго Первого в нужном положении.
Ее обожаемая Герцогиня не спешит исполнять свой священный долг и доносить на Второго Первого. Своя интрига важнее. Правильно выстроенная интрига!
И вскоре на церемониях пробуждения Его Величества и на иных королевских церемониях всё чаще звучат упоминания о Марии Анне-старшей — любимой сестре короля, которая «так хотела еще теснее породнить два королевских двора», а с ее «столь преждевременной смертью Священная Римская империя только дальше от нас»… И что «юные жены всегда рожают здоровых сыновей»…
Еще через несколько долгих недель Его Величество, поднявшись с кровати без очередной фаворитки и оправившись в удерживаемый в дрожащих руках Главного Горшкового ночной горшок, торжественно произносит:
— Единственно возможное решение мною найдено!
Долгая-долгая, сверхдолгая тишина.
— Я женюсь!
Томительное ожидание. Король — любитель эффектных пауз. «У актрисулек своих его величество насмотрелся!» — обычно комментирует такие случаи ее обожаемая Герцогиня. Уже после в своих покоях комментирует.
Пауза всё длится. Стоят все с раскрытыми ртами. У всего двора разом в горле пересохло.
— Я женюсь на Марианне Австрийской. Дочери моей покойной сестры и императора Священной Римской империи Фердинанда.
И все, кто последние годы каждое утро начинал с высмеивания Фердинанда, так и остаются стоять в остолбенении.
А ее обожаемая Герцогиня начинает под фижмами пританцовывать.
Получилось!
У нее всё получилось!
Девка-огонь
Савва Севастополь. 1919 год. Декабрь
Один.
На продуваемой холодными морскими ветрами улице. В чужом городе. Где его может увидеть Николай Константиниди, готовый его еще раз убить.
Раздетый, в дряхлом армяке. Зимой. Когда влажный ветер с моря пронизывает до костей. Без вещей. Без документов. Без денег. Без ничего. С одним своим рисунком в руках.
И куда теперь податься?
В имение нельзя — одним своим появлением он может подставить Анну и девочек, особенно теперь, когда он не только избежавший расстрела прислужник красных, но и фальшивомонетчик, подделывавший деньги и документы деникинского правительства.
В имение нельзя, а больше некуда. Воровскую малину накрыли легавые. Других знакомых в этом городе у него нет. Идти некуда. Замерзнуть на улице — не лучший конец жизни.
Замерзнуть на улице ему нельзя. Он столько еще должен сделать в жизни. У него большие планы в науке, да и во многом другом. И бабочку Iphiclides Podalirius он еще не поймал. И цикл его с театром тающих теней прежней жизни никто не увидит, если он теперь не спасет финальный рисунок, который держит сейчас в руке.
Замерзнуть ему нельзя. Значит, нужно подойти к возникшей проблеме рационально, как к математической задаче. И ее решить.
Денег, которые дали бы возможность временно арендовать кров и купить одежду, у него нет. Даже тех фальшивых денег, которые он сам рисовал и которые последних полтора месяца его жизни пухлыми пачками валялись вокруг него повсюду, нет. «Других денег» тем более. Синего драпового пальто, в котором могли бы, как весной в Ялте, оказаться спрятанные драгоценности, тоже нет.