Театр тающих теней. Под знаком волка
Шрифт:
Вернувшийся в комнату Сперанский видит его, полураздетого, на диване. Приближается.
— Мой голубок!
Тянется губами.
— Ко мне другой прилететь должен, но подождет. Всё подождет.
«Сперанский нетрадиционной ориентации, — доходит до Саввы в этом странном зависании в тумане между небом и землей. — И он думает, что я тоже».
Мысли скачут с одного на другое. Записка в ботинке. Ботинок не зашнурован, при побеге можно упасть. При каком побеге, он же вроде бы в безопасном месте, у профессора искусствоведения. Но в мозгу крутится одна мысль — при побеге можно упасть.
Сперанский нетрадиционной ориентации. А он, Савва, традиционной. Он, конечно, не пробовал. Но и желания не имел.
К горлу подкатывает тошнота — от вина ли, от подсыпанного «не пойми чего», от Сперанского. Тошнота подкатывает к горлу, и нет сил ее удержать.
— Мать твою! — визгливо орет Сперанский, отскакивая от дивана, но рвота успевает запачкать его шелковый халат и домашние туфли. Савву вырвало прямо на потянувшегося к нему профессора, который теперь пулей несется в ванную. А Савва, едва поднявшись, наливает еще воды и пьет, и пьет, и пьет.
Стук в дверь. Тишина.
Сдал его профессор? Не на пристань звонил, а в жандармерию? За ним пришли.
С трудом наклонившись и еще раз вывернув содержимое желудка наружу, Савва как во сне завязывает шнурок — спутанное сознание так и держится за мысль, что при побеге можно упасть.
— Владимир Никандрович! Привел! — кричат из-за двери.
Стук в дверь становится все настойчивее. И не закрытая Саввой на защелку дверь сама открывается.
— Свеженького, — выпаливает с порога вошедший и замирает.
И Савва замирает.
На пороге Никанор, сутенер Маруськи и некогда покойной Вальки, который, как понимает Савва, не только продажной любовью женщин в открытую торгует, но и тайком любителям иных утех юных мальчиков поставляет.
На пороге сутенер Никанор и… Игнат.
Хрупкий, тоненький, с веснушчатым носом Игнат. Которого Савва в селе Верхнем учил работать «на механизме». И который Маруське родной младший брат.
Как, в какой момент в голове мгновенно все проясняется. Савва, с неведомо откуда взявшейся силой, распахивает дверь ванной, где Владимир Никандрович застирывает шелковый халат от следов его рвоты, быстро заталкивает туда опешившего Никанора, вырвав руку Игната из его руки. Захлопывает в ванную дверь, закрывает ее на защелку и выдергивает телефонный провод, на всякий случай прихватив оторванную трубку с собой, чтобы профессор в порт перезвонить не смог.
— Бегом!
— Почему бегом? — не понимает узнавший его Игнат.
— После! Всё после расскажу. Бегом.
И уже захлопнув дверь в квартиру профессора, на бегу, перескакивая через три ступеньки в их едином полете по лестнице вниз, подозрительно спрашивает Игната:
— И часто ты здесь бываешь?!
— Таки в первый раз. До гостей позвали! Подхарчиться обещались! — не отстает от него Игнат. — А чо?
— После! Все после! Бегом!
С Маруськой они встречаются на закате в кустах желтеющего и алеющего багряника недалеко от входа в порт.
Гордая Маруська только открывает рот и начинает хвастаться:
— Машинку швейну таки продала! Соседка Ираида, сволочь, на бедствии нажиться желала, не на ту напала, заплатила сполна, а я ж ищо деникинки сменять…
Но, заметив брата, присвистывает.
— Ты туточки откель? Ты жеть на завод, Валька говорила, подался.
— А ты на фабрику! — огрызается подросток.
При тонком намеке Саввы, из какой недвусмысленной ситуации ее кровный родственник был фактически украден, Маруська отвешивает брату звонкую оплеуху.
— Идиёт! Головой думать хто будеть! Грила ж, от Никанора за версту держаться!
— Чья бы корова мычала… — снова огрызается парнишка. Но после того, как Маруська на ухо ему объясняет, для каких таких харчей сутенер Никанор привел его в профессорскую квартиру, замолкает — пареньку такое и в голову не приходило!
Пока брат с сестрой разбираются и пока окончательно не стемнело, Савва, достав из принесенного Маруськой мешка ручку с пером, склянку с чернилами и пустые бланки фальшивых удостоверений, пристраивается на большой камень писать.
— Подложить бы что, бумагу еще какую. На неровном камне не напишешь.
Маруська оглядывается, победно вскидывает бровь, дует на снова упавшую на глаза прядь и… Достает из-за пазухи все его рисунки. Всю пачку. С тем самым, с ее палящими губами-солнцем, сверху.
— Женой моей будешь! Марианной, так загадочнее.
Как ни в чем не бывало говорит Савва, выписывая почерком местного писаря удостоверения на имя Иннокентия Саввина, жены его Марианны Саввиной и ее малолетнего брата Игната.
И, не обращая внимания на гримасы Маруськи, добавляет:
— Профессор за одного вроде как просил. Троих, да еще не родных, вместо одного точно не пустят! А мужчину с женой и малолетним родственником — вполне.
Дописывает удостоверения, помахав ими в воздухе, чтобы не смазать чернила, ставит принесенную Маруськой поддельную печать и достает из ботинка записку профессора Сперанского.
— Если через две четверти часа не вернусь, спасайтесь как можете! — И идет в сторону порта.
— Пиши, пропало! — присвистывает Игнат, за что получает от новоявленной Марианны по затылку.
Черный Пит Агата Делфт. 1654 год. Декабрь
В доме тепло. Во всем доме, а не только в одной натопленной последними соседскими поленьями комнате, чтобы членов правления Гильдии рядом с камином принять.
В доме тепло. Йонас с голой попой ползает по полу в большой комнате. Анетта в легкой кофтёнке, а не в теплом тулупчике, как все минувшие недели, вертится рядом на кухне, вся в предвкушении таинства. Ведь сегодня пятое декабря!