Театр тающих теней. Под знаком волка
Шрифт:
— Мужу трудно вспоминать, — продолжает Агата. Упорно. Хода назад у нее нет.
Ей, женщине, жене, не пристало быть там, где серьезные художники разговаривают. И только роль толмача, переводчика мужьих хрипов оставляет за ней место в этой зале.
— Трудно вспоминать. Но он уже начал делать наброски… Желаете посмотреть?
— Вспоминать трудно, — отзывается от порога только что вошедший гость.
Агата вздрагивает. Этот голос она не слышала с того самого дня. Замирает, не в силах ком в горле проглотить.
— Травмы у Ханса ужасные…
Неужто и он скажет, что манера письма мужа изменилась так, что «Ван Хогволса» не узнать? Неужели еще что-то худшее скажет?
— Ужасные травмы…
Продолжает вошедший, стоя около портрета Анетты, и поворачивая его к камину и лампе. Из окна в конце ноября в пять вечера пополудни света почти нет, Агата поэтому и поставила портрет ближе к окну, а не к камину, чтоб не разглядели. Но этот член Гильдии подносит картину к свету и вглядывается в детали.
— Когда я нашел Ханса под завалом далеко от мастерских, только по сюртуку его и узнал…
Ком в горле застрял намертво — ни туда ни сюда. Других членов Гильдии она почти что перебивала, а здесь… Рта не может открыть.
— Если б не сюртук…
Говорящий поднимает глаза на нее. Молчит. Смотрит. И все молчат. И она молчит. И смотрит. Не отводя глаз.
— Если б не сюртук. Не признал бы, если бы не сюртук. Такие травмы ужасные, — продолжает начатую фразу четвертый член Правления Гильдии. — Но Ханса они не сломили. Напротив. Дали новое ощущение света. И открыли нового Ван Хогволса, какого мы еще не знали.
— Хан Хохв…
Агата сжимает плечо хрипящего калеки так, что сейчас сломает.
— «Новый Ван Хогволс» хочет поблагодарить… — Агате с трудом удается сглотнуть ком в горле. — …Поблагодарить вас, господин Йоханес.
— От имени Гильдии Святого Луки мы должны поддержать Ханса. Чем можем. Вы согласны, господин Ван дер Пул?
Йоханес обращается к Эгберту, тот кивает. Обращается к Ван Влиту, и тот не возражает. И наконец к Председателю Маурицу.
Глава Гильдии обводит взглядом всю залу. Подходит к креслу с колесиками. Кладет руку на правое плечо калеке — левое снова сжимает рука Агаты.
— Не думаю, что Гильдия…
В эту минуту в комнату вбегает Анетта, вырвавшаяся из-под опеки Бригитты.
— Мама! Мамочка! Йон сделал шаг! Сам сделал!
Смущается. Замирает. Обводит взглядом солидных господ.
— Доченька, поздоровайся. Поздоровайся с господином Маурицем.
Агата протягивает девочке руку и подводит ближе к креслу, с одной стороны которого стоит она сама, с другой — Глава Гильдии.
— Помнишь, мы встретили господина Главу Гильдии в день взрыва? Когда шли в мастерские, а он с Хранителем складов шел…
— Не думаю, что Гильдия… может отказать в помощи своему собрату! — перебивает ее Мауриц. — Гильдия готова поддержать Ван Хогволса. В любом его состоянии.
И Агате кажется, что он сжимает правое плечо калеки так же крепко, как она сжимает левое.
Кажется, получилось!
Десять часов вечера
Все заснули. Детей уложила. Мольберт и краски обратно в мансарду перенесла. Успеть бы сделать всё, что должна успеть. Глаза слипаются. Уснуть и встать с рассветом, утренний свет ловить? Но светает в конце ноября так поздно, что весь дом пробуждается затемно. Придется теперь сидеть при свечах.
Ветер сегодня нещадный, так и стучит в мансардное окно. То ли дождь за окном, то ли снег, с таким ветром и в такой темноте не разобрать. Ветвей деревьев рядом с окном нет, а в окно что-то так и бьется. Только она зажгла свечи, как стук усилился.
Не выдерживает. Подходит к окну. Огонь свечи отражается в стекле. Кроме своего лица ничего не видно. Приложив ладони к стеклу, вглядывается в темноту. Что-то в окно бьется. Что может биться в окно мансарды?
Страшно.
ОН с того света за грехи ее страшные спрашивать пришел?
Бьется в окно. Бьется.
Отвернулась. Отошла к столу с красками. Нужно работать. Но не получается. С этим стуком и этим ужасом, забившимся внутрь, ничего делать не сможет.
Она должна это страшное окно открыть. В лицо своему страху посмотреть должна.
В детстве, когда страшно было на двор по малой нужде бежать, отец научил перекрикиваться с ним: «Ты беги и кричи, я отвечать буду». Так и кричала отцу и выдыхала, когда слышала его чуть пьяный голос в ответ. И после, когда отца в трактире не было, всё равно мысленно с ним перекрикивалась, и казалось, что отец ей отвечает, и сразу переставало быть страшно.
Агата выдирает мох, которым обкладывают окна на зиму — утром по новой все щели придется затыкать, чтобы холодный ветер мансарду не студил. Негнущимися пальцами вытаскивает мох из щелей. Надавив на замерзшую задвижку, сдвигает ее с места, открывает окно.
Ворвавшийся ветер гасит свечи, разносит по полу бумаги с набросками, устраивая из них вперемешку со снегом чехарду.
Что-то черное мечется в этом вихре. Дух, не нашедший упокоения, пришел к ней и мечется в старой мастерской?
Господи, помоги! Помоги, Господи!
Прегрешения невольные прости!
Окно закрыть! Закрыть скорее окно, чтобы не было этого вихря. Оледеневшие пальцы не слушаются, рассохшаяся рама никак не хочет закрываться.
Закрыла. Вихрь утих. Но темное что-то мечется по комнате.
Свечу зажечь. Скорее зажечь свечу. Но за лучиной нужно идти к печи вниз.
Темный комок мечется по комнате. Бьется в зеркало, которое она вчера принесла снизу. Как этот комок разглядеть…
Утихает. Черный ком подлетает ближе…
Господи, прости! Прости меня, Господи!