Театр тающих теней. Под знаком волка
Шрифт:
Она поставила к камину свои башмаки-кломпы с запиской, чтобы Черный Пит — Zwarte Piet забрал список подарков, который она составляла с октября, а вместо списка положил в башмаки конфеты и прянички-пеперноты, дабы скрасить ожидание Рождества. Ведь все же знают, что именно в этот день, пятого декабря, главный рождественский волшебник Святой Николас — Sinterklaas и его помощник Черный Пит приплывают в город на лодке по реке Схи.
— Мамочка, а он какой, Синтерклаас? Я же его никогда не видела! А ты видела?
— Видела-видела, — отмахивается Агата. Но сегодня от возбужденной дочери так просто не отвязаться. Приходится пересказывать то, что в детстве слышала от толстого трактирщика, если тот, конечно, к этому времени был еще не пьян.
— И какой он? — не унимается Анетта.
— Сто раз уже рассказывала, — притворно строго бурчит Агата. Но продолжает, благо с покупателями картин Ван Хогсволса всё хорошо, и она рассчитывает до Рождества продать еще несколько картин, так что подарки из списка дочки купить сможет. — Синтерклаасс бледен лицом, худ. Он курит трубку, носит длинный плащ. Прежде он был знатным трубочистом.
— Поэтому и может зайти в запертый дом?! — будто заново открывает для себя разгадку странного появления подарков Анетта. — Он забирается к нам через трубу!
— Через трубу забирается не он сам, а его слуга… — Агата привычно подает свою реплику в диалоге, который у них с дочкой за последние дни случается уже далеко не первый раз.
— Черный Пит! — радостно подхватывает Анетта, будто бы только что разгадав секрет его черноты. — Он черный, потому что забирается в дома к хорошим детям по печным трубам!
Анетта полна решимости не спать всю ночь, ждать, когда же Черный Пит придет!
— Это я раньше была маленькая и, не дождавшись Черного Пита, засыпала. Сегодня точно не засну! И ты, Йонас, не спи! Дождемся и попросим! Черный Пит всё может.
— Что же ты, Анетта, просить хочешь? — не слишком весело хмыкает Бригитта.
У служанки на сегодня много работы — больной опять намочил постель и перину, надо всё стирать, а перину долго около огня сушить. Перина будет сохнуть, источая тяжкий запах нагретых гусиных пуха и перьев и так до конца и не отстиранных нечистот больного — сколько ни стирай, нечистоты уже въелись в перину, и Бригитта все чаще жалуется, что запах не выветривается из большой комнаты, куда сверху снесли кровать больного.
И Агате кажется, что удушливый запах въедается в стены. И преследует ее везде. В выстуженной комнате, какой она простояла все недели до прихода членов Правления Гильдии, стойкий дух нечистот был не так заметен, словно замерзал вместе с ними. А стоило натопить чуть жарче, чтобы дети не мерзли, как в тепле не только они сами согреваются и оживают, но и запах словно оттаивает, въедается в ноздри и режет глаза.
Но дочка неприятного запаха не замечает. Девочка полна решимости получить желаемое от волшебника, который в этот день приходит ко всем хорошим детям.
— Мамочка, а я хорошая? — то и дело переспрашивает Анетта.
— Конечно, хорошая, Анхен! Только отстань! Если и дальше будешь вертеться под ногами у Бритты, она ошпарит тебя кипятком из котла для стирки и не будет никакого Рождества!
— Будет! Будет! — истово вопит дочка. — Мне очень надо!
— Ты и в прошлом году говорила, что тебе надо, — дразнит девочку Бригитта.
— Неет! — искренне негодует Анетта. — В прошлом не помню! В прошлом я еще маленькая была, ничего не понимала! Ерунду какую-то просила. А теперь мне очень надо!
Что же такое там накарябала в своей записке только что выучившая буквы дочка, хмурится Агата. Покупать-то подарки в этот раз придется самой. В прошлом декабре на ней был только рождественский стол и убранство дома, подарки детям муж покупал. А теперь где тот муж — где угодно может быть, только не в постели возле камина, и купить подарки по списку придется ей самой.
— Так ты клочок сена для Америго около своих кломпов положи, — смеется трущая провонявшую перину Бригитта. — Для коня Синтерклааса. Чтобы он второй раз точно дорогу в наш дом нашел!
— Мамочка! А где сена взять?! — вопит Анетта так, хоть уши зажимай, да руки грязные. — Много сена мне очень нужно!
— Отстань, Анетта! Лучше пойди в большую комнату за Йонасом посмотри! Опять о каминную решетку обожжется. Знаешь же, отец за ним приглядеть не может!
— Мамочка! Мне теперь не до Йонаса! Мне сено нужно! Что как Америго и в этот раз Синтерклааса в наш дом не довезет?!
Приходится обещать дочке до вечера принести в дом клочок сена — пойдет за заказанным в Лавке художников холстом и на базарной площади сена прихватит.
— Так что же ты такое у Синтерклааса попросила, что так стараешься? — Бригитта вытирает распухшие от горячей воды и неравной битвы с мокрой периной руки. — Что же там в твоей записке?
— Секрет! — почти кричит Анетта. — Разве не знаешь, что говорить такое нельзя, не то Синтерклаас обидится и не исполнит!
Надо будет до выхода из дома в ее записку заглянуть, может, по пути купить заказанное дочкой. А то деньги, они такие — только картину продашь, и они есть, а долги оплатил, самое нужное купил, дай бог, чтобы на самый черный — как Черный Пит — день отложить успел, и их снова нет.
Но заглянуть в записку перед выходом из дома Агата не успевает. У нее снова столько дел — то холсты в лавке забрать, то с мясником за рождественского гуся сторговаться, то в Гильдии печников картины Ван Хогволса нахваливать, только бы купили. А после, забежав в дом с мороза, осторожно пробраться в мастерскую под крышей и быстро-быстро писать, пока свет не ушел и пока в доме тихо. И записаться-зарисоваться так, что опомниться, только когда налитая своей округлостью луна не начнет бесстыдно заглядывать в окна и путать все карты со светом в той картине. И опять схватиться за кисть, чтобы этот не замеченный ею прежде наглый свет луны уловить.