Театр тающих теней. Словами гения
Шрифт:
— Тяжело? — то ли спрашивает, то ли утверждает она, склонившись к его уху.
— В тебе веса-то! Не тренировка с утяжелением! Сиди!
И ритм!
— Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет!!!
И общие с залом прыжки на плечах у Олега!
— Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет!!!
Завораживающе в такт с ритмом ее пульса.
И они даже не успевают понять, как раздается противный вопль динамика — пиууу!.. Музыка резко обрывается.
— Атас! Облава! Будут вязать! — вопит пацан, который объяснял про «Автоматический Удовлетворитель».
Во всех проходах появляется милиция.
Мгновенный пируэт с плеч Олега вниз.
— Вязать? За что вязать?
— За подпольные концерты.
— Подпольные?! А билеты?!
— Впервые замужем?! Дура, что ль!
Пацан машет рукой, но не успевает ничего объяснить, милицейский кордон разделяет их. Ее крики про Центральное телевидение, подготовку сюжета и прочее тонут в общем гуле. Менты не слышат, их задача сейчас оттеснить всех к выходу.
Оттесняют. Но не отпускают. Утрамбовывают в автозаки.
— Только ментовки накануне Олимпиады мне не хватает! — зло сквозь зубы бормочет Олег.
— Прости. Я не хотела…
— Ты-то при чем! Э-э! Полегче! Не дави! — оттесняет навалившегося на Таню полупьяного «пэтэушника».
— Не трогаю я твою девку!
Олег отгораживает ее от тесноты в этом автозаке, тренированным телом сдерживает наваливающихся на них.
— Девку, — одним движением губ повторяет Таня. И с удивлением отмечает, что ее не задело, что назвали «его девкой».
В отделении милиции Таня и Олег сидят в обезьяннике вместе с подростками и музыкантами.
— Логичное завершение, — философствует один из скакавших на концерте. — Опять с «Аквариума» в аквариум!
— В смысле?
— На концерте какой группы были? Ленинградского «Аквариума»! Мы где сидим? В обезьяннике. А в Ленинграде обезьянник называют аквариумом!
— Откуда знаешь?
— И там сидел!
Личные вещи и документы у всех отобрали.
В кабинете начальника отделения милиции за столом сидит Гэбэшник, Панин Андрей Александрович, говорит какие-то слова о тлетворном влиянии рок-музыки, просматривает отобранные документы.
В куче студенческих билетов Гэбэшник видит удостоверение «заслуженного мастера спорта» на имя Олега.
— С остальными все понятно. А это что-то новенькое. Выудите-ка мне его.
— Лаврентьев! На выход!
— О! Чо, ты тот самый Лавр, что ль?! — даже молодняк с концерта его знает. — Без шлема не похож!
— Без нее не пойду.
— Не геройствуй! На Олимпиаду не пустят. Я сама виновата и тебя втянула. Иди. — Таня мягко подталкивает Олега к открытой двери обезьянника.
— Без нее не пойду.
— Товарищ капитан, заслуженный мастер спорта Лаврентьев Олег Леонидович отказывается идти без гражданки Малининой.
— Гражданки Малининой? Это еще кто?
— Вот документик при ней найден.
Начальник отделения милиции услужливо подсовывает капитану КГБ временный пропуск в телецентр на имя Малининой Татьяны Александровны.
— Ведите двоих. Раз заслуженный мастер отказывается. Ромео, мать твою, нашелся!
Вдвоем сидят в кабинете перед Гэбэшником. Под столом Таня берет Олега за руку.
— Вы понимаете, что, будь на моем месте другой, ваша карьера сейчас бы и закончилась?
Гэбэшник вкрадчив. Обращается по имени. И вроде бы даже не пугает — умасливает.
— Над нами южнокорейские боинги летают, а вы на подпольных концертах скачете! Вы же понимаете, еще одно ЧП, и вам, Татьяна Александровна, никогда не видать Центрального телевидения! А Олегу Леонидовичу не видать Олимпийских игр. И всех зарубежных турниров. Станет невыездным…
Стращает-запутывает-умасливает. Все сразу.
— И скажите спасибо, что нам в Сараево за Лейк-Плэсид отыграться надо! Не то…
Олег и Таня выходят за дверь. Гэбэшник набирает номер телефона.
— Категорически приветствую! Лаврентьев твой кадр? Пока ничего. Скажем так, почти ничего. Но… Присмотри на всякий случай.
Таня и Олег выходят из ментовки уже под утро. Идут по городу. Оборванные, грязные — пока менты вязали, порвалось и запачкалось и выпускное платье с рюшечками Тани, и модные дутые штаны и свитер в широкую полоску Олега.
Автобусы не ходят. Холодно. Дождь.
— Как я домой такая пойду? — смотрит на свое грязное, немного порванное платье Таня. — Мама в ужасе будет! Она думает, я у Маринки ночую.
— Поедем, в порядок себя приведешь. Я недалеко живу.
В далеком восемьдесят третьем в таком приглашении для девушки не слышится ничего, кроме предложения привести себя в порядок. Просто привести себя в порядок. И все. Почти…
Ловят одиноко едущую по проспекту машину с надписью «Хлеб» — другие машины в этот час в этом районе не ездят. В кабине тепло и немного кисло. Высаживая их около дома Олега, водитель, узнавший «самого Лаврентьева», в качестве угощения сует им два батона свежего хлеба. Теплого еще. Вкусного. Нереально вкусного.
Теплый хлеб. Теплый дом. Теплые руки Олега.
И поцелуй. Первый в ее жизни такой поцелуй. Долгий-долгий. Поцелуй как разговор. Поцелуй как секретный код, переводящий все за грань реальности. Переброс в другое измерение. И уже нет отдельно его и отдельно ее. Ничего нет. И все есть. Будто взрыв от прикосновения губ, и они оба распадаются на мириады молекул и собираются вновь, уже не понимая больше, где он, где она, только вместе…
Сидят на диване, так и не успев снять и почистить испачканное и порванное. Еще одно пятно на ее платье и на диване — так вот о чем подруга говорит: «Я вся уже мокрая!»