Театр тающих теней. Словами гения
Шрифт:
В раздевалке человек в армейской форме полковника предупреждает Олега:
— Не играй с огнем, Лаврентьев.
— Так я понятия не имею, кто она и откуда взялась, вы же видели!
— Мое дело предупредить! Еще раз тебя с ней заметят, и прощай Олимпиада. Три года минимум будешь невыездным.
После игры команду отпускают по домам.
Таня и Олег у него дома.
Целуются. Долго-долго целуются. И мира вокруг нет. Не существует другого мира.
— Олег! О-лег! — Таня будто ласкает губами его имя. — А как тебя мама в детстве называла?
— По-детски. Глупо…
— Не глупо. Как?
— Олененок.
— О-лене-нок!
Канадка после матча обнаруживает пропажу документов, ищет Олега в опустевшем Дворце спорта, всем объясняет, что у него остались ее паспорт и билет.
Никто ее не понимает.
— Нет здесь никого! — машет шваброй уборщица. — Все уехали! По домам их отпустили. И ты иди! Подобру-поздорову!
Губы, опухшие от слишком долгих поцелуев. Руки, которые непонятно куда деть, чтобы и любить, и не обидеть.
Она уже не останавливает его руки. Вдыхает поглубже. Решилась.
— Подожди. Подожди, пожалуйста. Я тебе сказать должна… — Зажмуривается. — У меня еще никого не было… Если хочешь, пусть будет. Только…
Почему с этой девушкой все так сложно? Стальная, как тогда в Ленинграде с его грозным тренером, и такая совсем как маленькая теперь.
— Что только?
— Просто так, на один раз я не могу…
Канадку выталкивают из Дворца спорта. Она видит стайку болельщиков, еще обсуждающих подробности игры. Пытается объяснить им. Наконец, кто-то из болельщиков понимает слова Pasport, Address и Lavr и пишет на обрывке «Советского спорта» тайно известный болельщикам домашний адрес Олега.
Губы, руки, ноги… Желание в какой-то абсолютно немыслимой степени. Затмевающее сознание, парализующее. Одно только желание. Сильное до невозможности. До полного ступора. До паралича.
На этот раз отступается он. В последний момент отступается.
И не потому, что презерватива нет. Хотя у советских мачо начала восьмидесятых презервативы были особо не в ходу, но спортсмены из-за границы драгоценные упаковки все же привозили.
Просто не может. Не может. Или не решается.
Таня уходит.
— У нее психологическая травма после домогательств тренера, это понятно. Но он-то чего?! Нормальный же вроде парень, и она уже готова!
Режиссер Кирилл читает заявку дальше.
— Испугался.
— Чего?
— Промолчи она, и все сложилось бы. Но она сдуру ляпнула про один раз, он и испугался. Что с ней надо на всю жизнь.
Страшное здание
Утром первого рабочего дня после новогоднего приема Эву вызывают в здание по адресу, внушающему ужас каждому в этой стране, — улица Антониу Мария Кардозу, 22.
Прощаясь перед ее домом после новогоднего приема, капитан Витор, будто невзначай, обронил, мол, когда ее будут допрашивать в ПИДЕ, о его липком от шампанского кителе можно не говорить. Будто все остальное, что он наговорил на приеме, не тянет лет на десять строгого режима, расскажи она об этом в тайной полиции.
— Почему меня должны в Госбезопасности допрашивать?!
— В какой стране вы живете?!
Утром первого рабочего дня, проходя через строгую пропускную систему в безликое здание самой пугающей организации страны, Эва вспоминает его странную фразу.
Откуда он знал, что ее вызовут?
Вызвали. С утра пораньше дозвонились домой.
— По утрам теперь на свидания бегаешь?
Луиш никуда не ушел. Когда вернулась после приема, он, храпя перегаром, прямо в одежде спал на диване. Видел ли, что до дома ее подвозил незнакомый капитан, или не мог успокоиться с тех самых пор, как его не впустили в телецентр, непонятно, но наутро все началось по новой: подсидела, змея, чужими мужиками от тебя несет, постыдилась бы дочек… Обычный в последнее время репертуар мужа.
— Ты же сказал, что уйдешь!
— С чего это ты так разговорилась?! По ночам неведомо где шляешься! Как шалава!
В голове будто что-то лопнуло.
— Не смей со мной так разговаривать!
— Что! Что сказала?! Много о себе возомнила! Уйду, на коленях будешь!..
— Уходи!
Сказала как выдохнула.
Сказала тому, о ком мечтала, рыдая по ночам в каморке студенческого кампуса в Коимбре, за кем краем глаза подглядывала на лекциях, кому подсказывала на семинарах, от чьей красоты сходила с ума, с кем стояла под венцом, от кого родила дочек, от кого не родила сына…
— Уходи.
— Да кому ты нужна! Просить будешь! На коленях умолять будешь…
Хлопнул дверью так, что едва не вылетели стекла новой квартиры в недавно построенном доме западнее музея Гульбенкяна. Кредит за квартиру она выплачивает со своей зарплаты — у Луиша доходов третий год нет, но в документе о собственности вписано его имя — он же сеньор Торреш! Он же мужчина!
Стекла остались целы, только потрескалась и местами отлетела штукатурка вокруг дверного проема. Новые дома не чета старым — все хрупкое, будто картонное. Дочки, к счастью, ночевали у бабушки в Алфаме, очередной ссоры родителей не слышали, не то расскажут, что папа с мамой кричали, и мать опять начнет свои нотации, что дети не должны такого слышать.
Дети не должны. И она не должна… И жить так не должна. И разводиться не должна — церковь не признает разводов…
И что же теперь делать? Как дышать? Как жить?
Она задыхается.
Выглянула в окно из-за занавески — Луиша не видно. Пустая улица. Только мужчина в серой шляпе топчется около рекламной тумбы — очередной поклонник? Не первый раз стоит под окнами. Темный плащ, шляпа. Лица не разглядеть.
Куда же делся Луиш? Вышел из подъезда и пошел в другую сторону, которую не видно из окна?