Театр – волшебное окно
Шрифт:
Спектакль на Большой Конюшенной. Рассказ
Роман Всеволодов
С Театром я столкнулся впервые в зимнем лагере, куда нас с другом родители отправили на каникулы.
В середине смены для всего лагеря решили поставить спектакль «Похождения за три моря Афанасия Никитина» и активно приглашали всех ребят в нем участвовать. Так мой друг стал Афанасием Никитиным.
Я был очень робким ребенком, и ни за что бы не вышел на сцену. Но для реалистичности Никитинского путешествия режиссеру требовались слоны, и нас с соседом по комнате уговорили их
Вечером испекли огромный пирог и сказали, что он достанется только актерам, занятым в спектакле.
Я хотел попробовать этот пирог. Но я был всего лишь слон. А не актер. Поэтому не считал себя вправе претендовать на чужие лавры. Режиссер подошел к нам с тем мальчиком, вдвоем с которым мы изображали слона, и сказал, что пирог полагается и нам тоже. Я обрадовался, но потом чувствовал себя неловко. Одинаковые куски актерского лакомства полагались почему-то и тем, кто играл в спектакле главные роли, и тем, кто просто выполз на четвереньках на сцену, и не произнес ни слова. Я чувствовал, что обманываю кого-то. И считал, что должен еще сыграть какую-то роль, выйти на сцену по-настоящему, чтобы честно заслужить уже съеденный кусок пирога.
Вернувшись из лагеря, мы с другом попали на школьный конкурс сценок и маленьких спектаклей. Мы написали сценарий, полный различных комичных ситуаций, несколько дней репетировали комедию положений. И я уже решил, что выйду на сцену. Наш спектакль получился забавным, одно слово было накрепко связано с другим, очередное нелепое недоразумение влекло за собой следующее…
Я очень волновался перед выходом на сцену. Но кое-как справился с волнением. А вот мой друг произнеся первую фразу, напрочь забыл текст. Я делал ему знаки, пытался подсказать, но тщетно. Поскольку наша комедия положений была крепко сконструирована, то мне было не перескочить через чужие реплики.
Вышло так, что мы появились на сцене, сказали несколько слов друг другу, постояли несколько минут и ушли. А наше выступление было заявлено как спектакль.
Актовый зал был полон зрителей.
Нас вызвали к директору. Я думал, что сейчас нас начнут строго отчитывать, распекать, и к моим двойкам прибавится еще и обвинение в хулиганском поступке. Скажут, что мы скомпрометировали конкурс.
Весь оргкомитет пытливо смотрел на нас. Я готов был начать оправдываться.
– А что вы хотели сказать своим выступлением? – спросил педагог.
Я думал, что нас начали ругать, но педагог принялся рассуждать об экзистенциализме, театре абсурда и с надеждой смотреть на нас.
Он спросил, нас, пятиклассников, читали ли мы Беккета и Кафку. Я тогда и фамилий-то этих не слышал.
А нам сказали, что идея спектакля нашего интересна, свежа, оригинальна, но ее надо бы доработать.
Я опять почувствовал в горле вкус чужого пирога. Наш провал объявили экзистенциализмом. Это слово я тоже услышал тогда впервые.
И я стал мечтать о том, что когда-нибудь у меня все-таки будет настоящий спектакль. И этой детской мечте суждено было сбыться.
Сценой для этого спектакля стала одна из небольших комнат дома на Большой Конюшенной, где долгое время располагалось
О, этот дом трудно забыть! Чего только стоил один только лифт! В него с трудом могли поместиться двое. Однажды он застрял, и один из жителей дома застрял с поэтом, который все время до освобождения из неожиданного плена читал ему стихи. Больше этот житель дома на лифте никогда не ездил.
Дом на Большой Конюшенной стал священным местом моей молодости, временем первых творческих свершений, знакомств, определивших судьбу. Но мне все время хотелось выйти за рамки, и однажды я уговорил друга поставить спектакль. Написал пьесу по мотивам новеллы Анри Барбюса «Нежность».
Друг мой, Андрей Демьяненко, долгое время работал осветителем в театре «Приют комедианта», и я знал, что нашел для спектакля профессионала, хотя никакое освещение у нас не предполагалось.
– А кто будет играть главную роль? – спросил Андрей.
– Я.
В трубке повисло молчание. Друг мой все-таки работал в настоящем театре, поэтому не верил, что это возможно.
Я тоже, впрочем, не верил.
Но чтобы отрезать пути к отступлению, я уже дал объявление о спектакле, едва начав его репетировать.
Чем больше было репетиций, тем больше я боялся выхода на сцену. Я вообще тогда боялся людей и никогда не думал, что впоследствии буду вести самые разные мероприятие перед огромными аудиториями, организовывать бесчисленные мероприятия.
Даже когда я ехал в переполненной маршрутке, боялся выкрикнуть свою остановку, пробирался поближе к водителю, надеялся, что кто-то другой выйдет там, где нужно мне, а я вслед за ним. Было неловко оттого, что люди спешат, а я остановлю маршрутку.
До сих пор помню, как я решил громко выкрикнуть свою остановку с самого дальнего сиденья. Я думал, что если не осмелюсь это сделать сейчас, то уже никогда не выйду на сцену.
Еще я читал книги по актерскому мастерству, и больше всего увлекся трудами Михаила Чехова, его советами актерам и воспоминаниями.
В фильме «Утомленные солнцем» мне очень нравились слова одного из главных героев: «Когда умирал мой отец, он сказал мне: «Как обидно. Я прожил такую длинную жизнь, и что же вижу перед смертью? Какие-то поезда с гусями!»
Оказалось, что эти слова полностью взяты из воспоминаний Михаила Чехова, а не придуманы сценаристами.
Я знал, что Михаил Чехов – великий актер. Но он писал в своей книге, что однажды, уже будучи профессиональным актером, так испугался публики, что взял и ушел прямо с середины спектакля. Только бы никого не видеть. И прятался потом ото всех.
И это великий актер, который столько раз до того выходил на сцену!
Я стал думать, что тоже сбегу со своего спектакля. Испугаюсь зрителей. Я ведь не великий актер, а жалкий начинающий литератор, с чего-то решивший выступить на актерском поприще.
Но я не сбежал. Мы сыграли спектакль, и зрителям он понравился. Мы стали играть его регулярно. В одной из сцен мой герой взбирался на подоконник, думая, прыгнуть ли вниз. Я подходил к самому краю распахнутого окна, и зрители проникались опасностью, игрой всерьез.