Театр

де Молина Тирсо

«Конечно, Эсхил и Эний (!) — превосходные греческие авторы, — говорит в заключение Тирсо, — а Сенека и Теренций блещут среди латинских, и это дает им право создавать законы, столь защищаемые их приверженцами. Но ведь у испанцев есть своя национальная гордость — Лопе де Вега… слава Мансанареса, кастильский Туллий, феникс испанского племени». Именно он довел комедию до высшего совершенства и той артистической тонкости (sutileza), которые свойственны ей теперь. «Этого достаточно для того, чтобы он сам по себе являлся школой и чтобы мы все, кто считаем себя его учениками, были счастливы иметь такого учителя и с постоянством защищали его доктрину против пристрастных нападений со стороны». «Ведь если во многих местах своих писаний он, Лопе, заявляет, что не сохраняет канонов античного искусства, в виду того, что, ему приходится считаться со вкусами невежественной толпы (plebe), никогда не признававшей узды закона и правил, то, говорит он, это только по прирожденной скромности, а также для того, чтобы злонамеренное невежество не приписывало дерзости то, что является в нем результатом законченной (художественной) политики».

Это чрезвычайно важное высказывание Тирсо является программой школы, созданной Лопе де Вега, т. е. программой той обширной группы писателей, которую выдвинул правящий класс для борьбы

с революционными и классовыми сдвигами, вызванными экономическим и социальным распадом Испании в XVI–XVII веках. Увязать драматическое творчество с жизнью, отказавшись от стеснительных и не удовлетворяющих зрителя законов классического театра, дать комедии новое, более сложное и близкое к жизни содержание, слив серьезное с комическим, — вот главные требования новой школы. В основе их лежит ориентация новой драматургии на массового зрителя («невежественная толпа, чернь»), которого нужно было во что бы то ни стало захватить и привить ему идею подчинения правящему классу, поднимая в его глазах престиж королевской власти (для чего на сцене выводились добрые короли-судьи) и т. д., одним словом — «поучать услаждая». Что именно таково было назначение комедий Тирсо и что так понимал свою роль он сам, об этом свидетельствует послесловие к «Вилле пятой». Поводом для последнего послужило представление комедии «Благоразумный ревнивец», состоявшееся в этот день. Отвечая на возражения «зоилов и катонов», Тирсо устами одного из развлекающихся, дона Хуана де Сальседо, дает следующую оценку своей комедии: «В ней ревнивцы могут научиться тому, что не следует им давать увлечь себя в обманчивые опыты, мужья научатся быть благоразумными, дамы постоянными в своем чувстве, владетельные особы держать свое слово, отцы заботиться о чести своих детей, слуги быть верными. Все же присутствующие вообще научатся ценить увеселение, которое дает им комедия, а она, в наше время, очищенная от недостатков, ранее допускавшихся на испанской сцене, и свободная от всяких безвкусных нелепостей, услаждает, поучая и поучая, дает приятную пищу нашему вкусу». Как мы видим, Тирсо подчеркивает воспитательную роль своего театра. И если Марселино Менендес-и-Пелайо, [19] а у нас Алексей Веселовский утверждают что «Тирсо был не только талантливым писателем, но и прозорливым эстетиком», что, борясь против закона о трех единствах, «он требовал для поэзии свободу и постоянного прогресса и доказывал необходимость усиленного изучения жизни», то к этому необходимо прибавить, что он выполнял при этом заказ правящего класса, напрягавшего все силы для удержания власти в своих руках и для этого стремившегося подпереть обветшалое здание испанской монархии.

19

М. Menendez-y-Pelayo, Historia de las ideas est'eticas en Espa~na, Madrid 1884, t. II, pp. 470–474.

Насколько разностороння была заботливость Тирсо о новом театральном стиле — свидетельствует другое место из тех же «Толедских вилл». Мы имеем в виду послесловие к «Вилле четвертой», где представление комедии Тирсо «Какими должны быть друзья» дает повод для новой оживленной дискуссии — о причинах неудач некоторых комедий. Причин этих, по мнению одного из собеседников, дона Мельчора, устами которого опять говорит сам Тирсо, три: во-первых, виноваты писатели, которые пишут иногда такие нелепицы, что от них начинает тошнить; во-вторых, провал пьесы нередко обусловливается актерами и совершенно невозможным распределением ролей, когда автор изображает «даму красивую, бойкую и с такой статной фигурой, что, переодевшись мужчиной, она может покорить и влюбить в себя самую разборчивую столичную даму», а играет ее «какая-нибудь ведьма, жирная как масленица, древняя, как поместье в Монтанье, и морщинистая как кочан капусты», когда «инфанту влюбляет в себя пузатый человечек, лысиной и брюхом второй Веспасиан, а та говорит ему любовные речи нежнее ольмедской редьки»; наконец, третья причина — дурное чтение стихов. Со всеми этими недостатками надо бороться, чтобы обеспечить комедии успех.

Мало в чем изменяются эстетические воззрения Тирсо и во вторую половину его творческой деятельности, когда начинает сказываться роковой перелом, и монах берет в нем верх над светским писателем. И здесь Тирсо выступает в роли сознательного популяризатора, заботящегося прежде всего о завоевании читательских масс, о том, чтобы воздействовать на вкус среднего человека (el com'un gusto). Последнему нравится в романах и повестях «интересная фабула» («необыкновенное в повествовании, запутанное в любовной интриге, поразительное в мужестве, изобретательное во внешности, химерическое в авантюре»). Выбирая три своих сюжета и облекая их в форму художественной повести, Тирсо рассчитывал, что они поразят воображение своей мощностью, оригинальностью и правдивостью.

Если мы приглядимся к взглядам Тирсо на художественный стиль, то увидим, что они подчинены той же основной тенденции популяризации, завоевания читателя. Мы указывали, какую деятельную роль играл он в «великой битве за художественный стиль». Мы видели, что он принадлежал к числу самых ярых противников Гонгора и гонгористов, не скупясь на чрезвычайно резкие высказывания по поводу пресловутой «вычурной формы». А между тем сам же Тирсо был создателем ряда неологизмов и в предисловии к пятой части «Комедий» ему пришлось защищаться от нареканий в новаторстве. Это противоречие, однако, может быть разрешено без особых затруднений. Тирсо обвинял гонгористов не в новаторстве, а во вредных преувеличиваниях, ведших к тому, что язык их произведений своей темнотой и вычурностью, отсутствием художественной четкости и т. п. отталкивал от себя массового читателя. С точки зрения Тирсо, это было вредным «аристократизмом», отрывом от масс, на которые должна была воздействовать художественная литература.

Столь же утилитарным представлялся по существу взгляд Тирсо на историю. Выше мы видели, что он признавал допустимым видоизменять в интересах творческого замысла историческую действительность в ее деталях (но не в ее сущности, по крайней мере как она ему представлялась). Когда же ему самому пришлось составлять историю «Ордена милости», он пошел по пути явной популяризации. В биографии Тирсо мы говорили, что его историю укоряли в легковесности и несерьезности, а его самого — в недостаточном знакомстве с источниками. Однако, как это правильно показывает Костарело-и-Мори, дело заключалось не в легкомысленном подходе к материалу, а в целевой установке Тирсо, в его стремлении сделать серьезное чтение возможно более доступным для среднего читателя.

Теперь посмотрим, как Тирсо применял на практике «новое искусство писать комедии», созданное им самим и его учителем Лопе де Вега. В своей обстоятельной статье о «дон Хиле — Зеленые штаны» Б. А. Кржевский показывает, насколько, точно выполнял Тирсо основные правила Лопе де Вега. Публикуемые в настоящем томе три пьесы Тирсо приводят нас к тому же самому выводу. Во всех мы наблюдаем «усложнение интриги, на которой держится интерес пьесы», «искупаемое (особенно в конце комедии) нарастанием условностей и нарушением границ правдоподобия» (Б. А. Кржевский). Единства места нет. Нет в пьесе «инородных, чуждых главной теме эпизодов, — все тесно сплетается с основным интересом» ведущих персонажей — Пауло, Энрико, Марты, Хуаны и дона-Хуана. Время действия строго контролируется автором в пределах правдоподобия. Наконец, целиком выдержаны советы Лопе де Вега и в области изображения основных персонажей испанской драмы — короля, старика, любовника, дамы. Большую роль в комедиях Тирсо играет, как и у Лопе де Вега, комический персонаж — грасиосо, или лакей (gracioso lacayo: в публикуемых нами пьесах это Педриско, Каталинон, Пастрана, Караманчель). Введение этого персонажа уже во время Лопе де Вега вызывало иронические замечания со стороны некоторых и притом достаточно компетентных судей. Так, Сервантес считал «риторического лакея» и «пажа советника» одной из величайших нелепостей новой драмы. Сам Тирсо в одной из своих комедий («Любовь знаками») также с иронией отзывается о той преувеличенной роли, которая отводится грасиосо испанским театром. Однако в другой пьесе («Ревность против ревности»), он совершенно серьезно замечает, что «обычай, представляющий исключение из законов, допускает в комедиях с одобрения черни (el vulgo), чтобы лакеи говорили с королями». Слуга-наперсник, по справедливому замечанию Альфреда Мореля-Фацио, [20] заменял на испанской сцене античный хор и в уста его Лопе де Вега и Тирсо неоднократно вкладывали иронические замечания или горькие истины, которые считали необходимым довести до слушателей.

20

Lope de Vega, Arte Nuevo, pub. et. an par Alfred Morel-Fatio, Paris 1901, p. 35.

Очень любопытные данные о размерах влияния, оказанного Лопе де Вега на Тирсо, дает также изучение метрической системы обоих писателей. В своем трактате Лопе де Вега заявлял, что он тщательно выбирает свои ритмы, сообразуя их с предметом речи: десимы, по его мнению, хороши для жалоб; сонет отвечает настроению лиц, чего-либо ожидающих, романсы больше всего подходят для повествования, октавы служат для того, чтобы придать блеск рассказу, терсеты — для серьезных вещей, а редондильи — для выражения любовных переживаний. Тирсо (как можно заключить его из комедий) полностью присоединяется к этой системе Лопе де Вега. Его стихотворным формам свойственны все достоинства и недостатки его великого учителя, вызвавшие в XVIII веке ироническую оценку Лусана («Поэтика»). Основным недостатком Тирсо, как и Лопе де Вега, является предпочтение, отдаваемое им коротким лирическим стихам, мало пригодным для выражения более сложных мыслей. Иными словами, влияние Лопе де Вега на Тирсо в области метрической, как и во всех других областях, представлялось полным.

Таким образом, Тирсо имел полное право называть себя учеником Лопе де Вега в области сценического искусства. Как и его учитель, он ставил своей задачей завоевать зрителя и мобилизовал для этого все казавшиеся ему пригодными литературные и драматургические приемы.

Он это сделал для того, чтобы в комедиях своих отразить исключительный по силе экономический и социальный сдвиг, который переживала Испания в XVII веке, «состояние катастрофы», в которую поверг страну жестокий и бездарный режим испанских Филиппов. В изображении этой катастрофы Тирсо пошел дальше своих собратьев по перу. Можно прямо утверждать, что с этой точки зрения Тирсо стоял на левом крыле группы Лопе де Вега, — глубже других ее членов осмысливая и отображая политические и экономические события эпохи. Этой особенностью творчества Тирсо, вероятнее всего, и объяснялась постигшая его опала. «Аморальность» его пьес и подаваемый ими дурной пример могли быть только предлогом. Настоящей же причиной для правительственных гонений, несомненно, были резкие выпады и намеки, а также общее содержание его театра. Биографы — даже те, которые сравнительно мало интересуются его социальным лицом (Америко Кастро, Котарело-и-Мори), — отмечают отчетливую связь комедий Тирсо с вопросами современности. «Многие из его пьес, — пишет Котарело-и-Мори, — отражают общий дух, идеологию и события, особенно приковывавшие к себе внимание той эпохе, а именно — недостойное возвышение большего количества проходимцев, насильно осуществлявшееся благодаря всемогущему фавориту, герцогу де Лерма, и особенно возвышение всеми ненавидимого маркиза де Сиэте Иглесиас, а также ту отвратительную борьбу за близость к трону, которую вели между собою сам герцог, его сын, герцог де Уседа и отец Алиага, духовник монарха. Нашли себе отражение в театре Тирсо и неудачные правительственные мероприятия как тех, так и других лиц. Позднее мы видим в пьесах Тирсо отражение того взрыва негодования, которое последовало за смертью Филиппа III, Благочестивого, когда не было недостатка в казнях, жестоких заточениях, изгнаниях, конфискациях, уничтожении и истреблении ряда славнейших домов, приносимых в жертву ранее ничтожным людям и сожигаемых на алтаре нового солнца, т. е. нового фаворита».

«Обо всем этом и о многом другом, как моды того времени, пышные бытовые нововведения (кареты, лакеи и челядь, золотое и серебряное шитье, блонды, кружевные воротники и трикотажные изделия), далее — военные события в Италии и Фландрии, литературные споры, общественные бедствия и т. п., говорят более или менее подробно драмы нашего брата милосердия».

Его творчество возвышается до понимания основных, ведущих процессов эпохи. Тот же Котарело-и-Мори цитирует отрывок из комедии Тирсо «Бог пошли тебе помощь, сын мой», в которой молодой Отон учится спрягать глагол. Вот характерное определение, которое дает он настоящему времени: «Настоящее, — говорит он, — полно плутовства, если нам не поможет небо. Сейчас в ходу медные деньги, царят Венера и Вакх, лесть строит дома, правда удит рыбу, невинность приносит вред, а честолюбие поступило в монашки. Знание стало тщеславием, талант — невежеством, ложь — проницательностью; быть разбойником — значит проявлять величие. Хорошо живется тому, кто на все соглашается; красота превратилась в разносчицу, лихоимство торгует посохами… ну, вот и все, что можно сказать о настоящем времени».