Театральные подмостки
Шрифт:
От всех этих тяжких дум я утомился и уснул. И приснилось мне, будто Бересклет и Лиза Скосырева оперируют меня в Детском театре, дети им ассистируют. Они что-то там напутали и вместо моей головы пришили голову забавного ослика. И вот я опять на балу и снова танцую с принцессой Ксенией. Она такая красивая и необыкновенная, и я пучу на неё свои ослиные глаза, скалю крупные вкривь и вкось посаженые зубы и хлопаю большими ушами. А потом Татьяна Ларина привела ко мне Пиковую даму, и та гадала мне на картах... И выпал мне казённый дом. Татьяна посмотрела на меня внимательно и сказала, что, скорее всего, это зоопарк...
Явление 1 4
Помешанный
Проснулся --
Я вспомнил Власова, который обречённо пролежал в постели пять лет, и подумал: "А мне, наверное, суждено всё это прочесть. Одной жизни, конечно, не хватит... Ну, у меня теперь времени много. В миллион лет, может, уложусь..."
Меня охватило какое-то необъяснимое волнение, и я уж было потянулся за первой приглянувшейся книжкой, как из-за стеллажа вышел человек, необычайно кроткого и пришибленного вида. В нём я узнал юродивого Дионисия, который уже года три как приказал долго жить.
Вообще-то, настоящее имя его Денис Кротов, но так его, на моей памяти, никто не звал. Выйдя из психбольницы, он попросил называть себя Дионисий. Никто и не возражал... Это имя к нему и прилипло, как пиявистая кличка.
У Кротова довольно необычная и трагическая судьба, да и сам по себе был он человек странный и загадочный. О таких говорят -- не от мира сего. А ещё можно сказать, что он юродивый, блаженный. Поэтому расскажу о нём подробнее.
Спятил Дионисий, как ни прискорбно, от несчастной любви. Его тонкая, поэтическая натура и так была плохо приспособлена к жизненным реалиям и жестокости этого мира, а тут ещё такой удар... Та, в которую был влюблён, вежливо отказала ему -- и буквально через неделю вышла замуж за другого. Об этом Дионисий узнал из социальных сетей, наткнувшись на её свадебные фотографии. Боже мой! Перед его взором предстали на редкость превосходные и увлекательные снимки!.. Невеста в прекрасном белоснежном платье, вся такая светящаяся от счастья... Золотистые локоны ниспадали на открытые плечи и на длинные, как у Мальвины, приклеенные ресницы... Этими ресницами она хлопала, как грач перьями, отчего чёлка постоянно подпрыгивала, доставая чуть ли не до потолка, билась о люстры. И жених под стать... Что греха таить, прекрасная пара! Вот они прильнули друг к другу... Вот танцуют... А вот он её, нежно обвивающую его шею, на руках заносит в какие-то двери, украшенные цветами и надувными шариками, и на фотографии проглядывает уголок постели...
Кстати, лет двенадцать назад эта милая и симпатичная девушка работала костюмером в нашем театре. Я её немного застал. Потом она ушла в декретный отпуск и в театр больше не вернулась. Видимо, чувствовала какую-то вину перед Денисом.
Так вот, свадьба его возлюбленной так потрясла Дениса, что он на целый месяц ухнул в запой, уединившись в съёмной квартире, и вдохновенно писал поэму в прозе "Песнь о несчастной любви".
Вот кусочек из этого творения. "...И в тот ужасный день его с утра тревога охватила и странное неясное томленье. Разгадка вскоре объявилась, и оторопь взяла при виде тех изображений... Обида жгла, но локоть укусить не удалось.
О Боже! Что же он увидел? Невеста в белоснежном платье... или не в платье? В белой козьей шубе! И острые ресницы, словно крылья, и странные глаза, клокочущие счастьем...
И он дрожал, не в силах отогреться, и всё мечтал о тёплой козьей шубе, о шерстяных носках из козьей шерсти, о валенках и шапке из козы, и всё напрасно ждал, когда уймётся дрожь в коленях, и дрожь души, и тот сердечный трепет, который не проходит без следа. А рядом с ним любовь всё дребезжала, но тихо так, всё больше робко, виновато, и всхлипывала вдруг, держа в руках огромный бутерброд с копчёной колбасою. А он совсем не ел, хотя украдкой и кидал свой взор голодный.
Любовь доела и спокойно удалилась. Он думал навсегда (наивный!), и облегчённый вздох извергла его грудь, измученная страшными терзаньями. Но оказалось -- тщётно, вернулась она вскоре, ступая мягко, словно львица на охоте, держа в руках буханку хлеба, и колбасу, и сала пластушину, и майонеза банку, две бутылки водки, и что-то там ещё в блестящих и цветастых укупорках. А в сумочке заветный пузырёк с сильнейшим ядом, на случай, если он не сможет удавиться самосильно.
Дотошная любовь к нему тихонечко подсела и, обнимая ласково глазами, взялась вдруг терпеливо объяснять, как надо было сделать здесь и здесь, и там, на той злосчастной встрече, какие надо было применить слова и обороты. И он, страшась картин, которые ему любовь нарисовала, держался из последних сил, крепился и цеплялся, что есть мочи, и всё же слёзы, брызнув, как литая дробь, летели из его опухших глаз. И ничего не смог с собой он сделать, лишь только воровато озирался и вспоминал отчаянно и глухо, тот первый раз, когда любовь в тот первый миг задребезжала, лишь только встретились глаза. Он вспомнил, как тогда в надежде, что она со временем благополучно рассосётся, принял спасительную дозу алкоголя и ухнул в сон, забыв про всё на свете. Но цапкая любовь нисколь не рассосалась, а всё большала и большала, и пухла на глазах, пока не выросла совсем уж неприлично.
Обезумев от ужаса и горя, бежал он голову сломя, пути не зная и дорог не разбирая, но, как ни странно, и любовь не отставала. И слышал он её тяжёлую отдышку, и хрип, и сиплое натужное мычанье, и всё боялся, что она его настигнет и затопчет. И впрямь однажды чуть не затоптала, но он в последний миг каким-то чудом увернулся, хотя, конечно, страху претерпел изрядно. В тот раз она его решила поберечь... И в тайной изощрённости жестокой оставила его в покое, чтоб он остался жить с тупой тоской в глазах, и с болью в сердце, и с бренною усталостью в душе".
Потом пьяный Денис, обливаясь слезами, ломился в квартиры соседёй с первого по девятый этаж, рассказывал свою страшную историю любви и настоятельно требовал прослушать "поэтический шедевр".
Ну, те возьми да и вызови неотложку. В сумасшедшем доме Дионисий стал всеобщим любимчиком, не только больных, но и врачей, и санитарок, кошек, хомячков и аквариумных рыбок, а посему они его почти год не хотели отпускать. К сожалению, в жёлтых стенах он не написал ни строчки. Даже не пытался. Да и поэтический дар, который до помешательства, несомненно, в какой-то степени был, улетучился в неизвестном направлении. Видимо, его таланта пиита хватило всего лишь на кратковременную вспышку.
Правда, выйдя из больницы, он решил продолжить свою поэму, но вскоре забросил. Вот тот новый кусочек поэмы. "Почувствовав усердное выздоровленье, он вышел из больничных упокоев и, жадно втягивая стылый воздух, рассматривал с укором и каким-то интересом лживый облик мира. Спокойствие и никакого взрыда, и страх ушёл, и внутренний заныв бесследно испарился, и боль души, и сердца трепыханье... Задумался о вечном и сакральном, и усомнился в праведности мирозданья, и утвердился в бренности и тщёте бытия. И вспомнил он заветную доктрину, которую один мудрец оставил людям, пред тем как наш прекрасный мир покинуть, шарфом из кашемира удавившись..."