Течения
Шрифт:
Когда мы с Любой в очередной раз шли на дегустацию, она сказала, что решение Веры переехать в общежитие кажется ей странным. Я ничего не ответила, надеясь, что Люба замолчит. Ей было сложно понимать чувства других людей, но она сумела заменить эмпатию логикой. Люба морскими канатами связывала одно событие с другим и выстраивала такие крепкие конструкции из аргументов, что к ним было не подступиться.
Настюш, я правильно понимаю, что Вера смогла убедить родителей отпустить ее в общагу, потому что там живет ее лучшая подруга, так?
Да, и это было сложно.
Почему
С чего бы?
Может, вы бы не притерлись и оставили эту затею? Обычно родителям общежитие кажется очень опасным местом. Зачем так рисковать?
А пускать другого человека к себе домой не опасно?
Хм, по-моему, люди, которые бросили свою дочь и уехали в Азию медитировать, вряд ли испугаются первокурсницы.
Но нас же с тобой отправили в Москву.
Настюш, у наших родителей не было выбора, и они у нас на родине совсем не развлекаются. Подумай, может, нет никакого террора домработницы?
Тогда почему Вера не устраивает у себя вечеринки? Все богатые москвичи устраивают.
Боится, что к ней никто не придет.
Любин вывод был настолько точным, что я даже остановилась. Люба разнесла многоэтажное, шаткое и неприступное хранилище Вериных страхов, а из обломков вынула всего одну фразу.
Настюш, если честно, все белыми нитками шито.
И зачем ей все это выдумывать?
Настюш, я слышала, что богатые воруют в магазинах, может, это что-то такое же?
Да бред какой-то, Люб…
Настюш, будем честны, вы совсем из разных миров.
Нет.
А еще я думаю, она не хочет делиться с тобой своей красивой жизнью, показывать любит, а вот делиться… Она же ужасная собственница, Настюш.
Я не выдержала. Развернулась и пошла обратно к общежитию. Люба выкрикнула мое имя несколько раз, но я не обернулась. Если бы я осталась, то раскрыла бы перед Любой слишком много уязвимостей. Она не должна была знать, насколько сильно меня изранили ее домыслы. А еще в тот момент я была настолько зла, что могла бы ей врезать.
Вечером Люба постучала в нашу дверь и вызвала меня в коридор. Минутку, сказала я Вере. Люба положила ладонь мне на плечо.
Настюш, очевидно, я тебя обидела. Пожалуйста, прости меня.
Все ок, Люб.
Иногда мне сложно отличить обычную беседу от эмоционального разговора.
Честно, все нормально.
Я думала, ты принимаешь меня и мою прямоту, наверное, ты единственная, кто не насмехается надо мной и не говорит, что я странная.
Нет, Люба, это не так, над тобой не насмехаются.
Настюш, я все понимаю, просто не подаю виду. Я очень ценю нашу дружбу, потому что знаю, что со мной непросто.
Я тоже ценю.
Обещаю тебе, что больше не буду затрагивать эту тему.
Спасибо.
Желаю тебе удачи на завтрашнем экзамене.
Я пришла на последний экзамен, подошла к двери кабинета и села прямо на пол. Скамья была занята, а стоять я не могла.
Только в тот день я поняла, что допустила катастрофу. Как если бы я курила посреди августовского поля, бросила бычок, прошла три километра и только тогда оглянулась,
С тех пор как ко мне переехала Вера, силы исчезали постепенно, по кусочку каждый день. Я устала все время скрывать что-то от Веры и вспоминать, не сказала ли я лишнего, а если сказала, то придумывать, как это исправить. Меня ужасно утомили подработки, и еще я зачем-то сходила в массовку накануне экзамена. Мы с Любой провели в бутафорском суде двенадцать часов, а заработанного не хватило бы даже на приличную футболку, хотя я все равно собиралась потратить все деньги на еду.
Но больше всего сил всасывало в себя общежитие, тянуло и тянуло из-под дверных щелей, через свои коридоры, куда-то в подвал. Я чувствовала себя щепкой в печке, которой отапливались два семнадцатиэтажных корпуса. И не могла внятно объяснить, что именно меня так выматывает. Но однажды поделилась этим с Любой, и она ответила, что каждый раз, засыпая, чувствует на груди тяжесть всех этажей над ней, а утром подолгу не может встать.
Из-за всей суеты, незначительной, сконструированной мною же, взгроможденной на мои же страхи, я упустила самое важное, что было в жизни, — учебу.
Экзамен по античной литературе завалила половина группы, в том числе я. А Вера и Люба сдали. После экзамена Вера наспех меня обняла и сказала, что бежит по делам. Я спросила, какие у нее дела, и Вера возмутилась: личные. Люба подержала меня за руку и тоже куда-то исчезла. В метро я ехала одна. Пустотка внутри меня орала и тянулась к общежитию. Скорее, скорее, мы там свои, мы там живем.
Я сняла только верхнюю одежду и легла спать прямо в джинсах и водолазке. Меня разбудила Вера, на улице уже стемнело, и через окно снова потекла московская ржавчина. Вера была радостная, возбужденная, когда я села в кровати, она зачем-то принялась трясти меня за плечи. Вера принесла новость и разложила ее передо мной, как коммивояжер раскладывает свои бесполезные товары.
Ее взяли стажироваться на подмосковный телеканал. Вроде как за навыки, ум и симпатичное лицо. Правда, с продюсером передачи ее свел то ли папа, то ли папин друг. Но мне строго запрещается говорить об этом кому-либо, тем более что эта крохотная помощь не имеет никакого значения. Ведь если бы Вера не подошла, ее бы не взяли, хоть папа об этом попросил бы, хоть сам президент Российской Федерации. Вера засмеялась, и не от шутки, наверное, а от радости, что у нее получилось что-то настолько грандиозное. Я вяло попросила Веру познакомить с этим продюсером и меня, хотя почему-то знала, что она откажет.
Друг, ну ты что, это же подмосковный телеканал.
И?
Ты же совершенно не знаешь Москву, как ты собираешься там работать?
Мне все равно, я уже хоть курьером пойду.
Пфф, брось. — Вера расхохоталась и хлопнула меня по коленке.
Серьезно.
Друг, ты достойна большего.
Вера поцеловала меня в щеку и приобняла. Кстати, видела мой маникюр, сказала она и выбросила передо мной кисти. На конце каждого Вериного пальца было по блестящей барбариске. Это я по пути забежала, сказала Вера.