Текодонт
Шрифт:
– Ты еще не сказал, что мы будем делать сегодня вечером, – напомнила Анна.
– Разбежимся, – сказал Пескавин. – И чем быстрее будем бежать, тем лучше. В разные стороны.
– Я думала, у тебя есть другие идеи, – сказала Анна. – Или я тебя совсем не интересую как женщина?
Фу, как прямолинейно, подумал Пескавин. Халтурно, в лоб! – тройка с минусом. Хотя, если подумать, ни на что другое уже нет времени, девчонка форсирует. Но какая игра, какой трепетный призыв! Какое высокое искусство в будто бы небрежных словах. Песня сирены по-твердиански. Взгляд ласкового удава.
– Как кто? – внутри шевельнулось что-то полузабытое, и тут же проснулся сарказм. – Как женщина? Повтори, я что-то не понял.
– Вот даже
Пескавин честно кивнул и почувствовал, что она придвинулась к нему вплотную. По телу прошли сладкие токи и погасли. Он знал, что она сейчас скажет. Девчонку было пора ставить на место.
– Теко, – как-то по-особому сказала Анна и трогательно замялась. – Я… то есть… ты ведь мне поможешь, верно?
– Нет, – быстро сказал Пескавин.
Взмах огромных ресниц, огненная волна поверх головы.
– Ты хочешь сказать, что… Нет, ты погоди…
– Я хочу сказать: нет. Не помогу.
Она убрала руку и отодвинулась. Салон качнуло: многоножка по-крабьи переваливалась через валун, свалившийся сверху три дня назад, хотя, если верить тому, что писано о заповеднике, никак не имевший права этого делать, чуть не угробивший одного ротозея, отставшего от последней группы и потому пробиравшегося пешком, и до сих пор не убранный. Нехороший попался валун, недисциплинированный… А ротозеем был он, Пескавин, а единственной добычей дня – мизинчик, который теперь невозможно всучить даже Детке. Нет, девочке многого хочется, здесь она не найдет желающих подставить за нее шею, и эта прыть просто от незнания. Теперь не штрафуют, теперь любителям сувениров светит каторжный срок в целях перевоспитания, охране не возбраняется позабавиться с пойманным мародером, сколько хватит фантазии, и охрану недавно усилили – в который уже раз. Так-то, девочка. А цену одного пальчика где-нибудь на Хляби или, скажем, на Земле, ты знаешь? Полагаешь, озолотят? Да у нас Рифмач больше даст тому, кто на его глазах под комментарий каким-нибудь анапестом сожрет собственное дерьмо, и находятся охотники…
«…Жемчужиной заповедника по праву считается открытое менее десяти лет назад Ущелье Каменных Мумий, уникальное образование, воочию представляющее потрясенному взору окно в мир безжалостного прошлого. Дорога, ведущая в Ущелье, окруженная первозданной дикой красотой гор, как бы готовит туристов к тому, что им предстоит увидеть…» – бубнил гид заученное из путеводителя.
Если она из охраны, то в Ущелье тем более не отлипнет, размышлял Пескавин. Только она не из охраны. Слишком уж было бы бредово, до того бредово, что даже остроумно, на них не похоже, да и не могут же они внедрять подсадку в каждую группу! Нет, девочка, ты самая настоящая «не сомневайся», да еще не местная – не так уж и плохо, а если подумать хорошенько – просто подарок судьбы, и отлипнуть я тебе сам не дам. У девчонки неприятности, девчонка землю роет, только комья летят, и о ломтиках явно никакого понятия. Выкупиться хочет, что ли? Он поглядел на нее почти с нежностью. Ну-ну. Успеха тебе, наивная. Моргай пореже, не прячь глаза святой Инессы. Они у тебя хорошо получаются, замшелых-то дедов ты еще обманешь, да и молокососов, наверно, тоже. А вот чего ты, дорогая, еще не поняла – так это того, что ты мне понадобишься, и еще того, зачем ты мне понадобишься. Но ты поймешь. Когда двое утопающих ищут соломинку, они хватаются друг за друга.
– Знаешь что, прыткий ящер, – сказала вдруг Анна. – Не хочешь помочь – не мешай. У тебя свое дело, у меня свое, понял, прыткий? Верни молоток и не шурши мне на дороге.
Умница, но из непонятливых. Пескавин вздохнул. Поискав по внутренним карманам, он вынул мятый рекламный проспект и бросил Анне на колени.
– Читала?
– Да.
– Плохо читала. Смотри здесь: «Внутренняя охрана заповедника надежно обеспечивает безопасность посетителей и сохранность уникальной экспозиции под открытым небом. Особые полномочия сотрудников охраны позволяют решительно и эффективно пресекать возможные попытки мародерства», – ну и так далее. На практике это, например, значит, что первый же попавшийся охранник сможет без долгих разговоров тебя обыскать и будет в своем праве. Сказано же: решительно и эффективно. Разумеется, в рекламном проспекте прямо сказать об этом невозможно. Так вернуть тебе молоток?
– Оставь себе. – Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. То-то же. Пескавин улыбнулся. Не нервничай, девочка, еще рано. Тому, кто сочинял проспект, не стоило употреблять слово «эффективно».
Восьмой километр шоссе в том месте, где в сторону ничем не примечательного бокового ущелья ответвлялась скверная грунтовая дорога, был украшен большим щитом с надписью:
О С Т О Р О Ж Н О!!!
ЛАВИНООПАСНЫЙ УЧАСТОК!
НЕ ШУМЕТЬ. НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ ГРОМКО.
НЕ ДЕЛАТЬ НЕОБДУМАННЫХ И РЕЗКИХ ДВИЖЕНИЙ.
Многоножка, свернув на грунтовку, остановилась. Чувствовалось, что она не доверяет этой дороге: некоторые из лап осторожно ощупывали кромку обрыва. С шумом сорвался и загрохотал вниз камень.
– Приехали, – пояснил гид и откашлялся, отчего его голос превратился в мужественный баритон. – Итак, добро пожаловать в Ущелье Каменных Мумий. До цели не более пятисот шагов. Прошу выходить за мной.
Многоножка вжала в себя лапы и встала на брюхо. Тридцать пять экскурсантов затолпились на выход. Выскользнув на раскисший снег, Пескавин протолкался за чужие спины. Гид пошевелил бородой, вызвав смех юнцов, и указал на щит. На его лице была написана решимость ознакомить с текстом всех. Мамаши юнцов, изображая внимание, тянули шеи.
За поворотом скальный карниз сузился. Слева поднималась каменная стена, не настолько, впрочем, крутая, чтобы нельзя было рассмотреть нависшую снежную шапку, справа был обрыв и снежный завал на дне ущелья. Здесь торчала вбитая посреди дороги гнутая металлическая вешка, и здесь дорога кончалась, а дальше тянулась только тропинка, протоптанная в плотном лежалом снегу. Еще одна вешка – и тоже гнутая, словно в самом деле побывала под лавиной, – маячила шагах в ста впереди, обозначая конец опасного участка.
Здесь предстояло идти поодиночке. Гид, весь подобравшийся и ставший теперь окончательно похожим на покорителя снежных вершин, вдохновенно вещал о коварстве гор и мерах безопасности. Пескавин тайком зевнул. Все это он уже слышал в прошлый раз слово в слово, и даже ободряющая улыбочка под занавес, чтобы у напуганных экскурсантов не очень тряслись коленки, была точно такая же. Сценарий, мысленно усмехнулся он. Причем бездарный. Скучно это, дядя, убого – для детей или для впавших в детство. Имитация риска, и весь этот реквизит для большего эффекта – гнутая дурацкая вешка, пугающий текст на щите – прямо вопит: «Опасность! Опасность!», а всего-то – настрой, эмоциональная прелюдия к Ущелью. Цирк, щекотка для нервов. Каждый старый гриб впоследствии будет рассказывать, как он шел под готовой сорваться лавиной и что при этом ощущал, а слушатели будут смотреть ему в рот и гордиться знакомством с первопроходцем. Не ново.
Он прошел участок одним из последних. Здесь можно было не волноваться: гид смотрел не на него, а на снежную шапку наверху, и смотрел со значительностью, ни на шаг не отклоняясь от своей роли в заученном раз и навсегда действе: доставить, обеспечить, довести до сведения, напугать, дать почувствовать, вычерпать из прошлого всю бессмысленность и безжалостность и опрокинуть разом на экскурсантов, чтобы визжали и захлебывались. И непременно добавить специи: пафоса – это обязательно, романтики – тоже. Как же без романтики, и что с того, что здесь ее сроду не было? Как это не было, если должна быть, и, значит, будет!