Телемак
Шрифт:
Ментор, обняв его, утешает, ободряет, учит сносить самого себя, не раболепствуя страсти.
– Сын мудрого Улисса! – говорит ему. – Ты, которого боги всегда любили, любят и ныне! Страдания твои – действие той же их благости. Кто не испытал своих слабостей и бурной силы страстей, тот далек еще от истинной мудрости: не знает себя и не умеет быть на страже у сердца. Боги под кровом своим привели тебя к бездне, хотели показать тебе всю глубину ее с самого края. Ты видишь то, чего бы никогда не постигнул, опытом не наученный. Прошли бы тщетно мимо ушей твоих все сказания о вероломной любви, льстящей на пагубу и под тенью незлобия скрывающей убийственное жало. Волшебный младенец явился, окруженный всеми своими спутниками, – играми, смехом, забавами. Ты увидел его, он восхитил твое сердце, и ты рад был отдать ему сердце, ты старался таить сам от себя свою рану, старался обманывать меня, обманул сам себя, сходил безбоязненно в пропасть. Вот плод твоей пылкости! Просишь смерти – и подлинно, смерть – единственная твоя надежда. Богиня в исступлении подобна фурии адской. Эвхариса сгорает огнем, мучительнейшим смертных болезней. Нимфы готовы растерзать одна другую от ревности: и все это есть дело любви, предательницы, с первого взгляда незлобной и кроткой. Собери все силы своего мужества. О! Как боги милосерды! Сами открывают тебе славный путь из позорного плена в отечество! Калипсо принуждена изгнать тебя из своей области: корабль готов, чего ожидать нам на острове, где добродетель никогда не находила убежища?
Так говоря, Ментор взял его за руку и повел к берегу. Телемак шел за ним принужденно и поминутно назад озирался, считал каждый шаг своей нимфы, как она от него удалялась, вслед за взорами летело сердце его; не видя уже ее лица, он с восторгом смотрел на прекрасные волосы, по плечам рассыпавшиеся, на величавую поступь и на одежду, легким ветром развеваемую, готов был лететь лобызать следы ног ее, потеряв ее из виду, вслушивался, заочно, как в зеркале, видел ее в сердце, живой образ ее был у него пред глазами, он спрашивал ее, сам себе отвечал за нее, не помня, где он, глухой к словам Менторовым.
Наконец, как будто воспрянув от глубокого сна, он сказал Ментору:
– Я решился, иду с тобой, но не простился еще с Эвхарисой. Умру, а не покину ее с такой неблагодарностью. Позволь мне еще однажды, в последний раз, видеть ее и проститься с ней навеки. Позволь мне, по крайней мере, сказать ей: «Нимфа! Жестокие боги, завидующие моему счастью, насильственно нас разлучают, но они могут пресечь мою жизнь, а не похитить тебя из моей памяти». Отец мой! Не отнимай у меня последней, столь справедливой отрады, или тотчас лиши меня жизни. Нет! Не хочу я ни оставаться здесь, ни быть рабом страсти. Нет любви в моем сердце, в нем одна дружба и благодарность. Скажу только еще однажды: прости! – и иду, куда хочешь.
– Как ты мне жалок! – отвечал ему Ментор. – Страсть твоя дошла до того, что ты уже не чувствуешь ее. Спокоен – а просишь смерти! Смеешь говорить, что ты не раб любви – а не можешь оторваться от любимой нимфы! Видишь и слышишь одну Эвхарису, слеп и глух ко всему прочему, в горячке, в исступлении говоришь: я не болен. Ослепленный Телемак! Ты готов был пожертвовать Пенелопой, воздыхающей о своем сыне, Улиссом, который возвратится в отечество, достоянием своим, царством, славой, высоким жребием предвозвещенным тебе свыше столь дивной благостью, – жертвовал всем для позорной жизни в объятиях Эвхарисы. Говори после всего этого, что ты не влюблен и спокоен. Отчего же твое отчаянье? Отчего ты просишь смерти? Что побудило тебя описывать с таким жаром свое странствование? Не обвиняю тебя в злом намерении, – оплакиваю твое ослепление. Беги, Телемак! Беги! Любовь побеждается бегством. Истинное мужество против такого врага – быть непрестанно на страже и искать спасения в бегстве, но в бегстве с непоколебимой решительностью, так, чтобы не дать себе времени и оглянуться назад ни на одно мгновение ока. Ты не забыл попечений моих о тебе с самого младенчества и опасностей, в которых советы мои всегда показывали тебе дорогу к спасению. Верь мне, или расстанемся. О! Если бы ты измерил всю мою горесть о твоей гибели, к которой сам ты стремишься! Если бы ты исчислил терзания, с которыми я был принужденно безмолвным зрителем твоих действий! Мать твоя не столько страдала в болезнях рождения. Я молчал, пожирал горесть, подавлял воздыхания, ожидая, не обратишься ли ты к своему другу. О! Сын мой! Любезный сын! Утешь мое сокрушенное сердце, возврати мне то, что для меня драгоценнее жизни, возврати мне погибшего Телемака, возвратись к самому себе. Если мудрость превозможет в тебе любовь, я буду жив и буду счастлив. Но если ты, не внемля мудрости, поработишься любви, Ментор не переживет такого удара.
Такон говорил, приближаясь между тем к берегу. Телемак, слабый духом, не мог еще сам за ним следовать, но, ведомый, имел уже силу не сопротивляться. Минерва во образе Ментора, приосенив его невидимо эгидом и облистав лучом божественного света, возбудила в нем мужество, уснувшее со времени пребывания его у Калипсо. Наконец они достигли утесистого мыса, наверху скалы, в которую вечно плещут понурые волны, и сверху стремнины глазами искали корабль, сооруженный Ментором, но увидели иное печальное зрелище.
Любовь, терзаясь мыслию, что старец безвестный не только сам бесчувственно отражал все ее стрелы, но и юную жертву исторгал из ее сети, зарыдала с досады и полетела к Калипсо, которая тогда уединенно скиталась по мрачным дубравам. Калипсо встретила ее горестным стоном, почувствовала, что любовь раскрывала все язвы ее сердца.
– Ты богиня, – сказала ей предательница, – и не можешь победить слабого смертного, своего пленника? Кто предписал тебе закон отпустить его от себя с острова?
– Несчастная любовь! – отвечала Калипсо. – Давай другим, а не мне свои пагубные советы. Ты возмутила райскую тишину моей жизни, ввергнула меня в бездну страданий. Все совершилось! Я поклялась водами Стикса отпустить Телемака. Сам Юпитер, отец богов всемогущий, не дерзнул бы нарушить страшной клятвы. Телемак оставляет, оставь мой остров и ты, убийственный младенец! Не он, ты погубила меня.
Любовь, отирая слезы, улыбнулась с лукавою злостью.
– Преграда подлинно важная! – сказала она Калипсо. – Но я все устрою. Не преступай ты своей клятвы, не удерживай Телемака. Мы, я и нимфы твои, не клялись водами Стикса дать свободу нашему пленнику. Нимфам я вдохну мысль обратить в пепел корабль, построенный Ментором с такой поспешностью. Он напрасно трудился, перехитрим его, и он, и Телемак поневоле останутся в твоей власти.
Со звуком лукавых слов надежда и радость снова вкрались в глубину сердца несчастной Калипсо. Как прохладный зефир тихим веянием на берегу светлого источника живит унылое стадо, от зноя истлевающее, так они усладили ее отчаяние. Лицо ее развеселилось, глаза прояснились, и налегшая на сердце черная грусть отступила на краткий час от своей жертвы. Она остановилась, рассмеялась, прилелеяла резвую любовь и тем самым приготовила себе новые скорби.
Восплескав об успехе коварного замысла, любовь обращается к нимфам, которые тогда в рассеянии переходили с горы на гору, как стадо овец, разогнанное волками далеко от стража; она собирает их, говорит им:
– Телемак еще в ваших руках: корабль ждет его, бегущего. Спешите! Предайте огню работу дерзкого Ментора.
Вмиг они зажгли факелы, ринулись, мчатся, скрежещут, трясут, как вакханки, растрепанными волосами; далеко несется вопль их по воздуху. И пламя вьется, объемлет корабль. Не стало его, он весь был покрыт смолой. Столбом крутится огонь в облаке дыма.
Телемак и Ментор с высоты скалы видят пламя, слышат вопли. Телемак поколебался, едва мог воздержать в себе тайную радость: рана сердца его не исцелилась, и страсть его была подобна огню, не вовсе потухшему и по временам сверкающему из-под пепла яркими искрами.
– Вновь я в оковах, – сказал он, – нет нам надежды оставить этот остров.
Ментор видел, что он рад был опять предаться всем своим слабостям и что нельзя было медлить ни на мгновение ока. Вдали посреди волн он завидел корабль, не дерзавший приблизиться к берегу острова: все кормчие знали, что область Калипсо неприступна для смертных. Телемак сидел на краю скалы. Вдруг Ментор столкнул его в море и сам за ним бросился. Изумленный внезапным падением, Телемак глотал соленую пену и боролся с волнами, но ободрился, когда увидел, что Ментор подал ему руку, и старался уже только удалиться от пагубного берега.
Нимфы, считая их своими пленниками и вдруг лишась всей надежды поставить преграду их бегству, завыли от ярости. Калипсо, неутешная, уединилась в пещере и там с горестными воплями изливала в слезах изъязвленное сердце. Любовь, посрамленная посреди победы, поднялась на крыльях и улетела в сад идалийский, где жестокая мать ожидала ее возвращения. Лютейший матери сын в унижении тешился смехом с ней вместе о причиненных им бедствиях.
По мере удаления от острова Телемак с радостью чувствовал в себе прежнюю силу души и любовь к добродетели.