Тело ангела
Шрифт:
За паутиной созвездий
Растревожен, в истоме, трепещет не мой поцелуй.
Дай мне этот кувшин.
Дай тростник, бересклет, мяту, тмин и немного свирели.
Я задумал вчера сотворить хоть немного пространства.
Мне становится тесно, и я задохнуться боюсь.
Спит столица империй.
Сторожа запускают шутихи.
Гамлет встретит отца, и начнется неведомо что.
А душа моя стала пергаментом, не берестою.
Кровь давно опрозрачнена, карий зрачок обесцвечен.
Гамлет
Все гораздо страшнее.
Сухою соломою пальцев
Я плету гобелен - лунный свет завивается в пряжу,
Чтобы чье-то лицо заглянуло мне в самое зренье.
Разноцветные стекла бесстыдно слагаются в имя.
Тень от платья горчит, на камнях иероглифы или...
Я боюсь продолжать. Я, наверное, болен рассудком.
Вновь ее силуэт мне встречается на перекрестке.
Особняк за оградою, запах сирени и голос.
Я умею писать не стихи, а мотивы и всплески.
Я забыл, кем я был. Я в империи южного ветра.
Я в столице столиц. Ваше имя, похоже, Елена?...
У меня же не имя, а вздох обветшалого ветра.
У меня на руках засыпает раскрывшийся ландыш.
Я давно заблудился в своих голосах и обличьях.
И, похоже, что жизнь отпустила меня этой ночью
На заслуженный отдых, и падали звезды в осоку,
И смотрело в огонь распаленное око циклопа.
Бледный конус кометы походит на след сталактита.
Имя южного ветра становится флагом на башне.
Алфавит забывается. Память становится светом.
Лишь один поцелуй. Или только пространство для взгляда.
***
"И пред престолом - море стеклянное, подобное кристаллу"
Откр. Иоанна Богослова, 4, 6
Се - твердь стекла. В его сквозных расщепах
Горчит дождей заветренная взвесь.
О, как сырые нашепты нелепы
Тем, кто в стекле от века и поднесь!
Мы впаяны, как древние стрекозы,
В декартову размеренную глушь.
И не взлететь. И не разбиться оземь.
Не танцевать над зеркалами луж.
Всё сужено. В стекле темно и плотно.
Не спится - что ж: сочти себя до ста.
Как страшно быть - и всё же быть животным
В святой глуши слюдяного листа.
Прожилками саднят крыла стрекозьи.
Что, тяжела фасеточная стклянь?
Не хватит лжи - и не достанет розни
Пробиться сквозь, в мутнеющую рань.
Пей твердый воздух - с ненавистью к тверди,
Что льется в обожженный ком трахей.
У стрекозы - не сердце: лишь предсердье,
Коснеющее в ветре, как в грехе.
Нам - не болеть, не ждать, и не страшиться.
Всё отболело и отождалось.
Лишь знать, что время - острая страница:
Перевернись - переломи стрекоз...
* * *
Я просыпаюсь. Я режу свой сон о хрусталь.
Лезвие ветра - в фасеточном саване ос.
Ёрзают буквы, и напрочь слетают с листа
В рдяное марево светом распятых берез.
Город скользит по ладони, и тонет в стерне.
Город сквозит привидением сквозь решето.
Если б его очертания стали верней...
Впрочем, наверное снова случится не то.
Лунные рвы рассекают собой горизонт,
Швы не свести, не получишь в итоге "алеф".
И в январе все нужнее становится зонт, -
Лед получил причитавшийся льду обогрев.
Бдительны звери на шторах, уже не уйдешь.
Падай себе в горловину расхристанных зим.
Были мы - камни, а вот - получается дождь.
Капли шутя пропадают в окружной грязи.
Пляшут растения свой затяжной контрданс.
Небо вцепилось рентгеновским зрением в мозг.
Я - Дон-Кихот, я скликаю своих Санчо Панс
Сбить мне с гортани трезвучьями ноющий воск.
Скоро коней поведут под уздцы в тишину.
Скоро огонь поведут к полынье на убой.
Я остаюсь, чтобы в лапы к кабацкому сну
Всласть загреметь с перепачканной вдрызг голытьбой.
Я остаюсь, я готовлю себе бубенец,
Шапку трехцветную правлю иглой тростника.
Если написана книга, то книге - конец.
Но бесконечен пустой перебор дневника.
***
Ветви, ветошь, сухая листва.
Небо брошено в звёздную просыпь.
Нас с тобою рука божества
Выводила неловко, как пропись.
Выводила строки поперёк
И почти разрывала страницы.
Вот и вышло, что мы между строк,
С древней теменью в пасмурных лицах.
А осенняя зыбится мгла.
Время хочет окончиться, только
Всё из мнимого смотрят угла
Клинописные дряхлые волки.
Их писали пораньше еще,
Только знаки им выдались проще.
Но и здесь иероглиф смещён,
Занимая чрезмерную площадь.
Только всё же они задались,
И горды своей твердой основой.