Тело ангела
Шрифт:
Растительный, апрельский, моложавый,
А за туманом рыжиною ржавой
Просвечивают пятна узких лис.
КОНЕЦ ЭОНА
И было так. Октябрьский ветер гнул
Стоясеневый лес, и время хмурил.
Но я любил его шальной разгул,
В котором крылось обещанье бури.
Я помню листьев ржавину и медь,
Их шелест, - словно ропот душ опавших.
И мне хватало
Всех отшумевших, выцветших, неставших.
Но время - престарелый звездочёт -
Мне так неукоснительно твердило,
Что остаётся здесь наперечёт
Того, что раньше полным миром было.
Пустое "здесь" и полное "тогда" -
Как голова - и череп белолобый.
А между - лихолетий череда,
Подмен, ошибок, глупости и злобы.
И точно - я как будто бы во сне,
Как будто полнота еще на месте.
Но с кем мы в полнолунье, по весне,
Сердца и шпаги, как бывало, скрестим?
А ветер всё жесточе гнул свое,
Когда с окрестных крыш унылой ширью
Под дробь дождя сорвалось вороньё,
Ведя канон грядущему безмирью.
Здесь всё спасти могла виолончель,
Всю эту хмурь вобрав, очеловечив...
Из ближней церкви огоньки свечей
Моргали - словно очи, а не свечи.
Последний бури вздох - и сметены
Все вещи - те, что были здесь остатком,
Таились за покровом пелены,
И осторожно прятались в распадках.
А дождь - он был, он был слезами их.
Что ж плакал Бог? О чем здесь плакать было?...
...Я вспомнил всё. Я присмирел и стих.
Я жил - тогда. Безмирье - наступило.
СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА
Ты помнишь этот вечер обветшалый.
Ты помнишь, как крошилась береста.
В подробности любой, в детали малой
Нам виделась агония Христа.
От зрячих звезд не в силах заслониться,
Мы кутались в лохмотья наготы,
Но слышали, как вынос плащаницы
Разносит в прах надмирные мосты.
Как попусту, как рабски-неумело
Мы друг от друга прятали глаза.
Но казнь -- была. Насилу свечерело,
И ртутью заструились образа.
И полночью вселенской катастрофы
Я осознал, сквозь каиновый смех,
Что делали мы в полдень у Голгофы
И почему на детях наших грех.
Так разгоралось Всенощное Бденье,
Дотла сжигая повседневный сон...
...Ты поняла, к чему тогда мгновенья
О вечности нам пели в унисон.
ТЕЛО АНГЕЛА
Эта ночь на фонемы дробит имена.
В прорезь ветра по капле стекает Луна.
Если есть еще взгляд - причастись этой млеющей лавы.
Знай, пространство сегодня - не полость, но плоть:
Тело ангела бросил на звезды Господь,
Крылья выбили дробь - начинается время облавы.
Я - фальшивка, я выкормлен снами менад,
Но в прицеле декартовых координат
Я на равных с любою живущей и дышащей тварью.
Так вноси меня в список, бессмертный солдат,
Прободи мою тень дробной россыпью дат, -
Я вселюсь в календарь, чтоб окрасить его киноварью.
Я начну свою жизнь в разнарядье недель, -
Хлынет в мозг января одуряющий хмель,
Я из танца метелей сотку себе сотни обличий.
Я - отныне хозяин полярных балов,
И Луна серебром заплевала крыло,
И картонные птицы так цокают, свищут, и кычат.
И в пространстве метелью написанных книг
Я теряю свой взгляд, забываю язык.
Я горю в перламутровом плеске свихнувшихся бризов.
Все еще не спектакль, но давно уже - речь,
Пляшет окнами флейт шумовая картечь,
Скоро прянет спектакль, но пока еще только реприза.
Тело ангела, ломкий надмирный сустав,
Тело ангела рвется в лохмотья костра,
Время стаяло враз, алым воском забрызгало пальцы.
И уже - ничего, только траурный лед
Начинает вершить стервенелый разлет.
Кто волокна судеб намотал на прозрачные пяльцы?
Тишина, только мерный суставчатый хрип,
Только космос плывет на охвостии рыб,
Только ось мировая скрипит, как простуженный стилос.
И не надо глядеть в безвоздушный пролог,
И на палубу мчаться, не чувствуя ног,
И расспрашивать юнгу, чего, мол, еще там открылось?...
***
Ты вновь стучишь в мой дом. Твой плащ из остролиста.
И папоротник вновь цветком в руке горит.
И музыкою сфер твое поет монисто --
Монисто девяти подкупольных орбит.
Я вспарываю ночь клинком внезапным света,
И, сглатывая сглаз, что бъет из вен ее,
Я знаю: предстоит бессрочная вендетта,
Но здесь в поддержку мне присутствие твое.
Я встраиваю взгляд в твой ракурс, в твой бесчинный.