Тело черное, белое, красное
Шрифт:
– Ты чего, баба? Сдурела, что ль?
– на побагровевшем лице Серегина бешено блеснули глаза.
– Ты, слышь, борщи, борщи, да не перебарщивай! А то я и впрямь разозлюсь.
– Его руки напряглись, пытаясь порвать шнуры.
– Это тебе, Сашуля, за тот удар, мне по лицу.
– Бесцветные брови Серегина поползли вверх.
– Наверное, не помнишь уже? В Бологом?
– Серегин, плотно сжав узкие губы, пристально смотрел на Ирину, будто силясь припомнить что-то.
– А я, видишь, помню!
– Она снова опустилась на стул, ощутив нервную дрожь, волной прокатившуюся по телу.
– Было вас там в Бологом четверо, а муж мой - один, беззащитный, - она сделала паузу, - как ты сейчас. А я просила, умоляла, не трогайте, отпустите! Ведь он же, Саша, ни в чем не был виноват. Ни перед вами, ни перед властью вашей. А вы убили
– Глаза Серегина забегали, крылья носа задергались.
– Ты чего, говоришь-то, Ир? Никак не пойму я. Слышь, попить дай!
– он дернулся.
– Лежи, лежи, Сашенька. Я подам.
– Она взяла с прикроватной тумбочки графин с водой.
– Пей!
– плеснула ему в лицо.
– Сволочь!
– Серегин вздрогнул и жадно облизнул мокрые губы.
– Какого такого мужа? Ты чего, дура, белены объелась?
У Ирины перехватило дыхание.
– Попил, милок? Тогда - слушай.
– Поставила графин на место.
– Слушай меня внимательно, Серегин. Двое нас осталось. Ты да я. Про мужа моего ты, понятно, уже вспомнил.
– Серегин молчал, прерывисто дыша.
– Дмитрий Степанович, дружок твой говорливый, который в санатории лечился, - помер. Сказочку мою послушал и… преставился. От переживаний. Чудны дела твои, Господи!
– Серегин, не моргая, смотрел на нее. Заметив, что его пальцы сжались в кулаки, Ирина усмехнулась.
– Двое других - матрос красномордый - Мальцев, знаешь наверное - с якорем на руке, - мимоходом пояснила она, - и еще один - рыжеватый, на моль похожий, - поморщилась, - Тушкевич… Ну да! Конечно, знаешь! Ты же мне сам про них говорил. Так оба в ресторане, куда я их пригласила, рыбки поели и - туда же, к Степанычу отправились. Видно, рыба в тот день несвежая была, - посочувствовала Ирина окаменевшему Серегину.
– Из них ты один остался. И вот я… - она задумчиво посмотрела на револьвер…
– Ах ты, сучка!
– прогнусавил Серегин и яростно задергал руками, пытаясь освободиться.
– Так ты та самая бабенка? Ой, дурак я! Ой, дура-ак! Как же я тебя не распознал? Чуял ведь нутром, глаза знакомые! Ах ты, контра! Как же ты, змеюка, выжила? Говорил я тогда Степанычу, коли оприходовали дамочку - кончать надо… - прошипел он.
– А он, добрая душа, о других товарищах подзаботился. Вот и назаботился. Тебя ж, сука, прямо в тюряге порешить были должны после всего!
– его взгляд был полон злобного сожаления, короткие пальцы сжимались и разжимались, бессильные удушить… - Да только знай, стерва, товарищи мою погибель не простят. Ой, не простят! И тебя саму, и графа твово буржуйского живьем порвут! Они ж ведь знают, - его лицо скривилось в хитрой ухмылке, - что я с тобой, сучка, ради дела на связь пошел. Ради дела! Пусти! Пусти меня!
– он задергался всем телом.
– Не имеешь права!
– Что?
– Ирина затряслась от смеха.
– Что ты сказал? Права не имею? А ты, Саша? Думаешь, ты право имел? Думаешь, хозяином жизни стал - волен казнить и миловать, а сам бессмертен?
– Ирина, вдруг перестав смеяться, наклонилась к Серегину и прошептала, пристально глядя ему в глаза: - Нет, милок, перед смертью-то все равны.
– Выпрямившись, проговорила спокойно, почти равнодушно, как он тогда в Бологом: - Но только нельзя тебе в спокойствии своей смертью умереть. Я теперь и свидетель, и судья, и палач. Хочешь спросить, кто мне право на это дал? Да ты же сам и дал вместе с дружками своими погаными!
– Ирина замолчала, словно собираясь с силами, чтобы произнести ту единственную, главную, выстраданную фразу, ради которой собственно и жила все последние годы.
– Решение мое одно - виновен в человекоубийстве! И приговор один - должен быть казнен!
– Выдернув подушку у него из-под головы, накрыла ею револьвер и встала.
– Убью я тебя, Сашенька,- вдруг почувствовав опустошенность и смертельную усталость, снова тихо проговорила она, направляя ствол оружия ему в лицо.
Задержав дыхание, как учил покойный отец, стала медленно нажимать на спусковой крючек, выбирая свободный ход. В глазах Серегина появился животный ужас, он зажмурился, побелевшее лицо перекосилось, рот оскалился в беззвучном крике, руки напряглись, тело выгнулось в ожидании нестерпимой, последней в жизни боли и… - на его светло-бежевых брюках между ног начало расплываться темное влажное пятно. Ирина, краем глаза заметив это, никак не могла понять, что
– Что это, Саша?
– ее плечи затряслись.
– Да ты… - она не смогла выговорить.
– Ты… при женщине?… - подушка выпала у нее из руки.
– Да тебя и убивать-то уже не надо. Ты - и так уже умер! Ты - мертвец, Серегин! Уже мертвец!
– расхохоталась Ирина и, бросив револьвер в сумочку, не оглядываясь, быстро вышла из комнаты. Консьержка в подъезде привычно посмотрела сквозь покидавшую дом женщину…
Дождь обрушился на ночной город, жадно облизывая черепичные чешуйки крыш, истосковавшиеся по влаге кроны деревьев, каменный панцирь еще хранящих дневное тепло мостовых и тротуаров. "Зонтик я, конечно, оставила дома…" - подумала Ирина, ошеломленная хлынувшим на нее с небес потоком, растерянно оглядываясь по сторонам. Вынырнувшее из переулка такси, казалось, было ниспослано свыше.
– Как удачно, мсье, что вы оказались поблизости в начале нового всемирного потопа!
– нырнув в авто, скороговоркой проговорила Ирина, обращаясь к таксисту.
– А то уж показалось, настал мой последний час… - она смахнула ладошкой дождевые капли с лица.
– Жизнь, мадам, приобретает настоящий вкус только тогда, когда она пахнет смертью!
– повернув к ней лысоватую голову, глубокомысленно произнес усатый пожилой шофер, оглядывая пассажирку.
– О, поверьте, мсье, жизнь прекрасна всегда, особенно, когда достигаешь намеченной цели!
– весело отпарировала Ирина.
– И какова же ваша цель, мадам?
– В данный момент… - Ирина задумалась. "Домой? Николя, наверное, уже беспокоится. Нет. Надо немного побыть одной, прежде чем я ему все расскажу…" - в данный момент моя цель- бульвар Сен-Мишель. Знаете кафе на углу?
– Ядреный корень!
– выругался Серегин.
– Живой!
– Изогнувшись, он с трудом дотянулся зубами до узла на шнуре, притягивавшем руку к спинке кровати.
– Тугой… Где чёртова баба научилась так завязывать веревки? Все зубы обломаешь! Так, кажись пошло… Еще один… Слаба графиня буржуйская супротив нашего брата! За разговорами да терзаниями разве ж дело делают? Потому они, белокостные, и гражданскую проиграли со своими барскими сантиментами. Слава богу, зубы крепкие… Кажись все - одну развязал… - Серегин, опустив руку, несколько раз тряхнул кистью, стараясь разогнать застоявшуюся кровь.
– Стрелять надобно молча и без разговору. В этом сила! Так… Теперь другую… "Молодец, Серегин!" - мысленно похвалил он себя и тут же выругался.
– Твою мать! Это ж надо, так вляпаться… с контрой! Обоссался еще, как пацан, - бормотал он раздраженно.
– Теперь ноги…
"Не узнал бы кто… Тогда - прощай партбилет. Товарищам в глаза не глянешь!" - засвербила в голове тревожная мысль.
– Вот гадина подколодная! Все!
– Он сполз с кровати и сунул ноги в ботинки. "Надо поспешать. Не вернулась бы сдуру!" Короткими, еще дрожащими пальцами попытался завязать шнурки. Шнурки никак не поддавались.
– Вот буржуи гадские! Напридумывали!
– хрипловатый голос дрожал от ненависти.
– Как справно в сапогах-то было. Одел - и пошел! А, ну их, эти шнурки!
– бросил он бесполезное занятие.
– Потом завяжу. Вот так… подоткну пока… - "Теперь - бегом на улицу… Не было б в подъезде засады какой!" - тревожно заныло в груди.
– Мне б только до посольства добраться… А уж потом я эту сучку достану! Кровью умоется, стерва!
– задохнувшись от предвкушения, прошипел он.
– Потому что живой!
Пожилая консьержка на первом этаже, услышав гулкий топот, оторвалась от вязания и удивленно проводила взглядом растрепанного мужчину в ботинках с незавязанными шнурками, через три ступеньки сбегавшего по лестнице. Дверь подъезда захлопнулась.
– Чёртовы шнурки!
– послышался с улицы вопль на неизвестном ей языке. Отблеск фар резанул стекло двери подъезда. Рокот мотора и отчаянный хриплый крик, прерванный глухим ударом, заставили косьержку снова встревожено поднять голову. "И кто придумал эти авто? Из-за них по улицам просто не пройти…" - ворчливо пробормотала она, поднимаясь с места и выглядывая наружу.