Тело черное, белое, красное
Шрифт:
– Вот, музыку заказали, - будто оправдываясь, пролепетал Тушкевич, придвигая к себе тарелку с рыбой.
– Покушайте, Петр Петрович, - остывает уже!
– Ирина взяла нож и вилку.
– Чегой- то? Рыба, что ли? Не очень я ее уважаю, ну, кроме селедки, конечно. На флоте вот так наелся!
– провел он ребром ладони по горлу.
– А если под водочку?
– Ирина взяла графинчик и, ласково глядя на матроса, налила ему полный бокал.
– Ну, коли под водочку… что верно - то правильно…
Он с удовольствием выпил и принялся за
Какое-то время ели молча. Рыба была отменная. Ирина, подождав, пока ее гости закончат есть, подала знак, чтобы убрали тарелки.
– А что рыбку не доели?
– встревоженно спросил официант у Ирины.
– Не понравилась?
– Очень вкусно. Просто я не ем так много. Спасибо.
– Бисквитик к чаю желаете?
Мальцев отрицательно помотал головой.
– Сладкое не ем, у меня от него живот крутит. Я лучше покурю.
Со стороны сцены доносился голос певицы, тоскливо выводившей романс про милого друга. Мальцев молча слушал, повернувшись на стуле и оперевшись локтем на его спинку. На глазах как-то вдруг сразу запьяневшего Тушкевича выступили слезы. Дослушав до конца, Мальцев повернулся.
– Хорошо поет! Надо бы расстрелять… - и он загоготал.
– Любите музыку?
– растерянно спросила Ирина, которой показалось, что она ослышалась.
– Может, и люблю, - Мальцев хмыкнул.
– Да времени нет, на любовь-то. У нас Куклин большой любитель, да?
– обернулся он к захихикавшему Тушкевичу.
Ирина непонимающе переводила взгляд с одного на другого.
– Это у нас товарищ есть такой, Куклин, - пояснил Тушкевич.
– Он как-то у Шаляпина в гостях был. Ну, помереть - не встать! Да, Петр Петрович? Можно рассказать?
– Валяй, Санек!
– Мальцев облокотился на стол и, подперев голову руками, опустил отяжелевшие веки.
Тушкевич, оживившись, начал рассказ.
– Пил, значит, он водку с Шаляпиным. С ними финляндский коммунист Рахия и еще пара наших было. Не просто водку, а эстонскую - из картошки ее гонят. Выпили чуток, да и начали о театре, актерах, то да сё. Куклин и скажи сгоряча - таких, мол, как Шаляпин, надо резать! Спрашивают его, почему? Отвечает: "Талант нарушает равенство!". Несправедливо это, говорит, когда один может, а другой нет.
Мальцев приоткрыл глаза.
– Кстати, Санек, он прав! Этот лозунг надобно по всем театрам развесить! Очень даже пролетарский лозунг!
– И начал потом Куклин вопить, - продолжил Тушкевич, - спьяну-то, что вы, актеры, для пролетариату сделали? Какой такой от вас прок для революции? А Шаляпин как заорет: "Встать! А ну, подобрать живот, как ты смеешь со мной так разговаривать, сукин сын!". И все это голосом царя Ивана Грозного.
– А то он слышал… - недовольно буркнул Мальцев, на лице которого обильно выступил пот, а на коже появились багровые пятна.
– Слышал-не слышал, Петр Петрович, да только Куклин вскочил по стойке смирно, да чуть от страха в штаны не наложил!
– Тушкевич помолчал.
– Статью-то как
– спросил он Ирину и вдруг, приложив руку к животу, внезапно побледнел.
"Ну вот, кажется, и все…" - подумала Ирина, подзывая официанта.
– Пожалуйста, голубчик, водички. И - соды немного. Мне что-то нехорошо.
– Она повернула голову к Тушкевичу.
– А статью непременно подарю. Только придется еще раз встретиться, дня через два. Мне нужны будут ваши воспоминания о событиях гражданской войны…
"Пора!" - решила она и попыталась подняться, двумя руками схватившись за руку подошедшего со стаканом воды официанта.
– Мне плохо… - пробормотала Ирина и начала медленно оседать на пол, краем глаза заметив, как Мальцев захрипел и, падая вбок, потянул за собой скатерть. Бледный Тушкевич кинулся было ему на помощь, но вдруг, скрючившись и хватая ртом воздух, рухнул на колени.
– Врача… - еле слышно шепнула Ирина и закрыла глаза, слыша звон бьющейся посуды, хрипы, испуганные крики, торопливые шаги, чувствуя брызги воды на лицо, прикосновение пальцев, расстегивающих ворот платья, слыша встревоженный голос: "Уверяю вас, они оба уже не дышат, а женщина пока жива".
Закашлявшись от резкого запаха нашатырного спирта, она открыла глаза и отвернула лицо в сторону.
– Ой, живая!
– голос принадлежал молодому веснушчатому парню, с умными добрыми глазами, судя по белому халату - фельдшеру из кареты скорой помощи.
– Живая! Слава Богу, хоть она живая! Гражданочка, вы - живая!
– радостно сообщил он Ирине.
– Она рыбу-то не доела. Те - все съели, а она… - пояснил милиционеру стоящий поодаль мальчишка в синей рубахе.
– Чё рыба, чё рыба? Нормальная рыба, свежая. Чё, рыба?
– испуганно оправдывался круглолицый официант.
– Разберемся, граждане, во всем разберемся. Отравление пищевое, это понятно. Кто виноват - следствие покажет. Всех, кроме непосредственных свидетелей, попрошу разойтись. Гражданочку живую - в больницу везите!
Рядом с Ириной положили носилки.
– Мне кажется, я сама могу идти, - стала она подниматься, опираясь на руку фельдшера.
– Гражданочка, гражданочка, не препятствуйте!
– Строго проговорил милиционер, незамедлительно пытаясь пресечь непорядок.
– Разве не знаете? Больной должен в больнице умирать!
– Где мои товарищи… где они? Я хочу их видеть.
– Не торопитесь, гражданочка, не торопитесь! Увидитесь еще, когда сами, того… - милиционер сделал неопределенный жест рукой, - помрете. Унесли их уже. В морг повезли.
Всхлипнув, она уткнулась в плечо фельдшера.
– Ничего, ничего, - смущенно гладил он Ирину по голове.
– Ничего. Всяко в жизни бывает. Слезами горю не поможешь. Считай, на том свете одной ногой были. Сейчас в больницу, кишки промоем, и…
– Нет, я вас умоляю - я не поеду в больницу! Я живу в двух шагах отсюда. В гостинице "Савой".