Тело Милосовича
Шрифт:
Теперь тоже умер глава государства, пусть и бывший. Случилось это при загадочных обстоятельствах в тюрьме другого государства. Вину его доказать не смогли, обвинения рассыпались. Но никто из глав других государств на похороны не спешил. Странно все это.
Объявили перерыв, гости потянулись на перекур. Все разбились на группки, которыми сидели за столом, и продолжали прерванное общение. Филатов охотно поговорил бы сейчас с послом, но в приватном порядке, с глазу на глаз. Как назло, возле того стояли Зюганов и Бабурин и уходить не собирались. Филатов был более чем уверен,
Филатов движением глаз показал послу, что желает с ним переговорить. Тот не заметил или же сделал вид, что не заметил. Филатов удивился. В прежние его приезды в Белград посол всегда охотно шел на контакты. Он знал посла еще по учебе в МГИМО. Правда, тот был на несколько курсов старше. Он уже заканчивал институт, когда Филатов только поступил на первый курс.
Филатов огляделся. Зампред Соцпартии стоял в стороне вместе со своим помощником. Вид у обоих был мрачный. Похоже, они действительно глубоко переживали кончину своего лидера.
У помощника зазвонил телефон, он поднес трубку к уху, несколько секунд слушал с озабоченным выражением лица, а потом начал отдавать отрывистые распоряжения. То, что это были именно распоряжения, Филатов понял по жестам его правой руки. После каждой фразы тот рубил воздух перед собой, как бы усиливая сказанное, хотя его слова звучали и так достаточно энергично. При желании Филатов мог бы понять, о чем тот говорит, если бы стоял ближе. Он неплохо освоил сербский язык в свои прежние приезды в Белград.
Помощник закончил разговор и что-то сказал своему боссу. Тот кивнул. Помощник быстрыми шагами удалился. Филатов решил, что настал удобный момент для приватной беседы, и подошел к зампреду с целью получить как можно больше информации из первых уст.
— Жаль, что все так получилось, — сказал Филатов, приблизившись. — Я вам сочувствую.
Зампред глубоко затянулся сигаретой и посмотрел себе под ноги, высоко подняв плечи. Ни дать ни взять большая нахохлившаяся птица.
— А от чего все-таки он умер? — спросил Филатов. Зампред поднял голову:
— Официально — от сердечного приступа.
— А неофициально?
— Кто же его знает? Он в последнее время плохо выглядел.
Филатов кивнул. Он тоже отмечал, как сдал Слободан в трибунале.
— Вы с ним часто разговаривали? — спросил Филатов.
— Очень редко. Они даже в звонках его ограничивали.
— Он жаловался на здоровье?
— Мне — никогда. Мы говорили только о партийных делах.
Филатова вдруг осенило.
— Послушайте! — предложил он. — А ведь мы можем установить точную причину смерти Слободана.
Зампред уставился на него немного диковатым взглядом.
— Мы? — переспросил он. — И каким же образом?
— Ну, пусть вы, — поправил себя Филатов. — Это не имеет значения. Можно провести повторное вскрытие. Ведь похороны только завтра в двенадцать. У нас впереди целая ночь. А квалифицированный патологоанатом делает вскрытие за
Зампред от неожиданности поперхнулся дымом и закашлялся.
— Нет, это исключено. — Он отрицательно затряс головой.
Филатову показалось, что в его реакции содержится больше эмоций, чем подобало бы исходя из ситуации.
— Но почему? — удивился он. — В прессе были сообщения, что сербские врачи проведут повторное вскрытие. Разве вы не хотите знать правду?
— Семья не позволяет проводить вскрытие.
— Семья? — удивился Филатов. — Семья в России, а тело в Сербии. А вы — партия, которую он возглавлял, и вы тоже имеете право голоса в этом вопросе.
— Нет-нет! — опять горячо и испуганно запротестовал его собеседник. — Надо уважать волю семьи! Мы не можем ее нарушить.
— Да при чем здесь воля семьи?! — почти вспылил Филатов. — Когда причина смерти вызывает подозрения, воля семьи в расчет не принимается, и вскрытие производится в обязательном порядке. Ну! Чего вы боитесь?
Некоторое время зампред не знал, что ответить, и собирался с мыслями.
— У кого вызывает сомнения? — нашелся он наконец.
— У меня, у вас, у любого человека с непромытыми пропагандой мозгами, — терпеливо, словно малому ребенку, стал разъяснять ему Филатов.
— У меня — не вызывает, — заявил зампред.
Филатов уставился на него во все глаза. Ведь тот же сам сейчас говорил ему прямо противоположное!
— И это говорите вы? — произнес он, пораженный его словами. — Его заместитель по партии?
— Да, — ответил тот. — Для меня достаточно мнения Лио Бакерии.
— Какого мнения? — Разговор шел уже почти на повышенных тонах. — Он же ничего не видел! Ему просто показали кино! Я говорил с ним по телефону. Вы что, верите всему, что увидите в кино? В Кинг-Конга, например?
— Это было не кино, — почти убежденно ответил зампред, но при этом отвел взгляд в сторону, — а запротоколированная видеозапись. Почему я должен ей не доверять?
Филатов некоторое время не находил, что на это возразить. Он и представить не мог, что при подобных обстоятельствах смерти человека, не последнего человека в этом мире, между прочим, его близкие и соратники будут так упорно отказываться от проведения повторного вскрытия. От пустяковой в общем-то процедуры. И главное — никто же не мешает! В чем дело? У Филатова это не укладывалось в голове.
Он решил сделать последнюю попытку:
— А что, если на самом деле он умер не от сердечного приступа?
— А от чего еще?
— Ну, допустим, его отравили? Вы что же, так это и оставите, простите им?
— Зачем бы им было его травить? — спросил зампред, глядя поверх головы Филатова с таким видом, словно бы он сам не стоял тут рядом, а уже мчался в удаляющемся автомобиле и его мало интересовало то, что осталось позади.
— Как зачем? Ведь им не удалось ничего доказать. Милосовича надо было выпускать, а это был бы скандал. Это доказывало бы, пусть и косвенно, что вся затеянная против Югославии кампания была лживой, а война — неправедной. Им легче было его отравить, чем выпустить.