Тело Милосовича
Шрифт:
— Да, Югославия, пожалуй, была одним из самых слабых мест, — согласился Филатов.
— Вся Восточная Европа — слабое место, а уж Балканы — в особенности, — сказал Вождь. — Мы из Восточной Европы ушли, они тут же там появились. Права человека — универсальное средство, чтобы вмешаться куда угодно.
— Значит, если бы не евро, Югославию не бомбили бы? — предположил Филатов.
— Нет. Ей дали бы возможность улаживать свои де ла самой. Или влияли бы на нее по-другому. И Слободан, возможно, правил бы там до сих пор.
— Негодяи! — не
— А чего еще хотеть от америкосов? — усмехнулся Вождь.
— Дума пошлет на похороны официальную делегацию?
Вождь на секунду задумался.
— Не знаю. Пока что даже место похорон не определено.
— Почему?
— Сербские власти, в угоду американцам, не хотят хоронить его с почестями и в достойном месте.
— Да?
— Да. Имидж Милосовича в глазах мирового сообщества уже утвердился. Из него сделали главного виноватого во всем. Этнические чистки свалили на него, гражданские войны — тоже. Оставалась последняя деталь — признать его военным преступником в трибунале. Но не удалось, не смогли ничего доказать. Посылать на похороны такого человека официальную делегацию российской Госдумы означало бы подвергнуться осуждению и критике со стороны «мирового сообщества». Наши сейчас на это не пойдут.
— А на что пойдут?
— Будут делегации от парламентских партий — это максимум. На большее рассчитывать не стоит.
— Какова же моя роль?
— Ну, мы всегда работали в контакте с Социалистической партией, которую Слободан возглавлял, все эти годы поддерживали сербов… Выступишь на траурном митинге, скажешь об этом. Подчеркнешь, что он был настоящим патриотом, а Сербия под его руководством десять лет мужественно противостояла давлению западного мира — сначала экономическим санкциям, потом военным действиям. Произошедшее — событие символическое: уходит целая эпоха. Она давно уже ушла, но теперь, с его смертью, исчезает окончательно. Сербия никогда уже не будет прежней. И Слободан — символ минувшей эпохи.
Вождь замолчал. Некоторое время в кабинете стояла тишина.
— Когда вылетать? — спросил Филатов.
— Пока неизвестно. Но лучше приготовься заранее.
ГЛАВА III
ССОРА НАДЗИРАТЕЛЕЙ
Вечером 11 марта Ван Хален сдал смену и вышел из тюрьмы на улицу. Смерть этого серба спутала ему все планы. И почему только тот решил умереть именно в его смену?
Он достал сигареты и закурил. Утром ему пришлось изрядно поволноваться, и сейчас он переживал все заново.
— Как ты мог его проглядеть? — допрашивал его Ян Вермер, когда они оба стояли в камере над бездыханным телом.
Ван Хален, плохо соображая от недосыпа, таращил на начальника слипающиеся глаза и молчал.
— Я тебя спрашиваю, кретин! — повысил тот голос.
Ван Хален понял, что нужно что-то говорить в свое оправдание, иначе он будет выглядеть полным идиотом. «Черт, — подумал он, — если бы не эта Агнесса в телефоне, я мог бы все заметить вовремя!» Но рассказать Вермеру про нее было нельзя. Он хоть и друг, но не поймет.
— Уснул, — брякнул он первое, что пришло в голову.
— Уснул? — взвился Вермер. — Ты, байстрюк негритянский, должен спать дома! У тебя ночная смена, какого хрена ты уснул?
Ван Хален вскинулся. Давно его так никто не называл. В его жилах действительно на четверть текла негритянская кровь. Он был смуглым и черноволосым, но чувствовал себя европейцем, потому что родился в Голландии и имел гражданство этой страны. Таких обид он обычно никому не спускал, но тут — особый случай. Он взял себя в руки.
— Дома не получилось, — соврал он. — Подруга заболела, пришлось вызывать врача, а потом ехать с ней в больницу.
Его подташнивало от страха потерять работу.
— Так это ты ей звонил? — спросил начальник.
Ван Хален вытер пот со лба и кивнул.
— Все хорошо? — ласково спросил Вермер.
Ван Хален не уловил приближения бури в его голосе.
— Да, хорошо. — Он глуповато улыбнулся.
— А заключенного ты прозевал, твою мать! — вдруг снова взвился начальник. — Уж лучше бы твоя подруга окочурилась!
— Не говори так! — обиделся охранник.
— А как о ней говорить? Да о ней бы и жалеть никто не стал, кроме тебя. А он был президентом. — Вермер кивнул на тело заключенного.
— Я этого не хотел.
Вермер пропустил его слова мимо ушей.
— Я вообще удивляюсь, что ты до сих пор здесь, — продолжал он, — а не собираешь собачье дерьмо на улице вместе со своими собратьями.
У Ван Халена заиграли желваки на скулах, но он опять сдержался.
— Ты представляешь, что сейчас начнется? — нажимал Вермер.
Ван Хален понурил голову и уныло кивнул.
— Это может стоить работы даже мне, а уж тебе — наверняка!
Ван Хален почувствовал противную слабость в коленях.
— Так я же… — стал он оправдываться. — Я с первого дня трибунала работаю и ни одного замечания…
Вермер презрительно скривился:
— Это ты не мне рассказывай. Были у тебя замечания, и не одно. Но теперь дело гораздо серьезнее.
Теперь пахнет международным скандалом, и я покрывать тебя не стану!
Горло у Ван Халена вдруг пересохло, и он долго откашливался.
— Не надо покрывать, — пролепетал он. — Ты только не подставляй.
— Это ты меня подставил, твою мать! И зачем только я протащил тебя на эту работу?
Вермера вдруг осенило. Он хлопнул себя ладонью по лбу.
— Слушай, а ты не нарочно ли это сделал? — спросил он.
— Что именно?
— Не вызвал к нему врача. Ведь у тебя были с ним какие-то трения? Ты его всегда недолюбливал, ведь так?
Ван Хален сглотнул слюну.
— Нет, — слабо возразил он.
— Да! — воскликнул Вермер. — Ты мне сам говорил! Теперь я понимаю, как все было, — развивал свою мысль Вермер. — Его прихватил приступ, а ты просто сидел и смотрел. Ты дал ему умереть!