Телохранитель
Шрифт:
— Хилья, подожди на улице. У нас с твоим дядей взрослый разговор, — строго сказала мне учительница, поднимаясь по ступенькам крыльца.
Дверь распахнулась, на пороге стоял дядя. У него снова было сердитое лицо: наверное, он подумал, что я все-таки рассказала про Фриду учительнице. Но тем не менее, увидев меня, он улыбнулся и только собрался обнять, как Пиркка шагнула вперед и велела мне остаться за дверью.
Я направилась в сторону сауны. Хорошо бы в чане нашлась теплая вода — мне хотелось умыться и сполоснуть те места, которые осматривал врач. Когда я проходила мимо сарая, за дверью послышалось знакомое урчание и звук скребущих по дереву когтей. Так вот куда дядя спрятал Фриду! Я не стала открывать дверь, чтобы рысь не вырвалась и не прибежала к людям. В сауне стоял чан с водой комнатной температуры. Дядя вчера топил печь, и вода еще не успела полностью остыть. Я освежилась, поменяла белье и сама себя похвалила: «Умница девочка». Тут меня позвали в дом.
Я открыла дверь и удивилась. Учительница вытирала ладонью глаза, а Пиркка была похожа на побитую собаку. Дядя Яри сердито смотрел на них обеих.
— Да на вас в суд надо подать! — рассерженно произнес он. — Только ради ребенка не буду ничего делать, ей, малышке, и так уже в жизни досталось. Считаю, вы должны перед ней извиниться.
Учительница присела передо мной на корточки и погладила по щеке.
— Хилья, дорогая… Поверь, я думала только о твоем благе. Столько всего ужасного пишут в газетах и передают по телевизору, что я просто очень за тебя испугалась…
Она расплакалась. Я растерянно стояла перед ней, не зная, что делать.
— Хилья, прости меня, — произнесла Пирьё, подойдя ко мне ближе. — Я не хотела ничего плохого, просто делала свою работу.
Я вообще ничего не понимала. Наверное, она извинялась за доктора, его глупые вопросы и ту металлическую штуку, которую он в меня засовывал. Я простила их, и они ушли. Когда за ними закрылась дверь, дядя Яри велел больше никогда об этом не вспоминать. Как он сказал, взрослые иногда совершают ужасно глупые поступки, надо их простить и все забыть.
Так я и поступила, хотя потом мне порой снились кошмары, в которых меня привязывают к гинекологическому креслу и собираются что-то сделать. Я стала бояться врачей, обязательные медицинские осмотры в армии и Академии превратились в сущий ужас. Ради уверенности, что меня просто так не возьмешь, я пошла на курсы самообороны и стала заниматься дзюдо. Позже мне было трудно решиться поставить противозачаточную спираль: ведь это снова был бы инородный предмет в теле. Но, с другой стороны, обзавестись ребенком я не хотела еще сильнее.
Я сидела в домике в полном одиночестве, и мне было хорошо, как никогда. Здесь, в отличие от Хевосенперсет, меня не посещали воспоминания детства, я не переживала за жизнь соседей, как в Хельсинки, и никого не нужно было охранять. Допила пиво и, поднявшись, достала из шкафа купленную давным-давно бутылку текилы. Ткнула перевернутым стаканом в банку с солью и плеснула туда на пару глотков: пойдет только на пользу.
Уже неделя миновала, как я оставила Аниту и уехала из Москвы. Я что угодно отдала бы, лишь бы повернуть время вспять и остановить ее у дверей мехового магазина. Я сказала бы, что у нас нет времени мерить шубы, мы бы спокойно ушли, и она бы осталась жива. Я бы ничего не пожалела, только бы избавиться от мук совести, от тяжелого чувства, что по моей вине погиб человек.
7
Очнулась я около одиннадцати вечера. По крыше дома барабанил дождь, голова раскалывалась, во рту пересохло, и безумно хотелось пить. Я обвела глазами комнату и, увидев на столе полупустую бутылку текилы, поняла, что здорово перебрала вчера. Сняла всю одежду и вышла под дождь. Вокруг никого не было, так что меня мог увидеть только лось, случайно подошедший к дому, или лягушка под кустом.
Струи дождя хорошо освежили меня, но послышался звонок мобильного, и пришлось вернуться в дом. Прижав телефон к уху, я услышала знакомый голос, приветствующий меня по-шведски:
— Morjens Holja, sover du "annu? [7]
Это была Моника. Мозамбик находится в одном часовом поясе с Финляндией, и я подумала, что подруга решила позвонить после тяжелого трудового дня. Я стояла голая и мокрая и уже начала мерзнуть, но не решилась попросить ее перезвонить, так как боялась, что потом не будет связи.
— Я только недавно прочитала твое письмо. Здесь нужно ехать в ближайший городок, чтобы добраться до Интернета, а сегодня я не могла выбраться, у нас был субботник. Мы строили туалеты.
7
Привет, Хилья, ты уже спишь? (швед.) (Прим. перев.)
— Как интересно. Значит, ты строишь там туалеты. А я-то думала, ты поехала готовить еду.
— И это тоже. Хорошая еда неотделима от нормальной гигиены. Ну ладно, расскажи, как у тебя дела?
Когда Моника уехала в Мозамбик, я вздохнула с облегчением. Мы слишком сблизились, и она пыталась мне помочь, заставляя вспомнить то, что я хотела навсегда забыть. Она считала, что мне станет только легче, но я не хотела возвращаться мыслями в детство, это было слишком тяжело. Но сейчас она находилась на другом континенте, за много тысяч километров, и я решила быть откровенной.
— Знаешь, дерьмово. Похмелье в голове и на душе. — Моника звонила мне на сим-карту, номера которой почти никто не знал, и я не опасалась, что полиция прослушает разговор. — Знаешь, сижу вот на даче и пытаюсь открыть тот маленький сейф, который Анита мне оставила на случай, если…
Меня душили слезы, мешая говорить. Черт побери, надо как-то взять себя в руки.
— Может, лучше передать сейф в полицию? — осторожно заметила Моника. — Они, наверное, смогут его открыть.
— Да толку от этой полиции… Они на пару с московскими милиционерами утверждают, что Аниту застрелил какой-то русский алкоголик, который на следующий же день умер от перепоя.
В телефоне раздался треск, и я не разобрала, что ответила Моника. Связь прервалась, и я осталась стоять на крыльце, недоуменно глядя на трубку. Лишь через минуту сообразила, что покрылась гусиной кожей и трясусь от холода. Едва я успела натянуть трусы и джинсы, как снова раздался звонок, и до меня опять донесся знакомый голос: