Телохранитель
Шрифт:
— Почему же Энвер не переправился через Амударью и не ушел в Афганистан?
— Предшественник предшественника уважаемого Надир-хана, эмир Аманулла, не позволил тому этого сделать, хотя и очень почитал его. Советы не разрешили, потребовали верности союзническим обязательствам с ними.
— Печальная судьба, ничего не скажешь, — посочувствовал Талагани.
— Энверу еще повезло. Ваш Аллах даровал ему сверх положенного по меньшей мере полгода жизни, сопротивления и мечтаний о благоденственном пантюркистском царстве, где он мог бы чувствовать себя наместником всевышнего. Ибрагим-бек подослал к нему наемных убийц аккурат перед тем, как
— Я весь сгораю от нетерпения.
— Вы будете очень удивлены, любезный Барзак. Через семь лет после этого он стал Хабибуллой II Гази Калакани Бача-и Сакао. Я, надеюсь, правильно назвал полное имя прежнего эмира Афганистана. Или падишаха, как он там сам себя называл.
Удивлению Талагани не было предела. Вот как чудно, оказывается, переплетаются в жизни люди и события. Воцарилась продолжительная пауза. Порученец попросил разносчика принести еще один кофейник с горячим бодрящим напитком. Вновь наполнив чашки дымящимся кофе, он продолжил беседу:
— Я надеюсь, мистер Смоллетт, вы расскажете мне эту интригующую историю.
— Конечно, лейтенант. Но прежде поведайте мне, что передал вам палач в грязной тряпице, которую вы спешно спрятали в карман своего френча. Я тоже, как и вы, весь сгораю от нетерпения. Или это тайный знак, который вы должны передать своему повелителю.
— Тайны в этом нет никакой. — Адъютант извлек из кармана сверток серой замусоленной ткани, развернул его и показал майору орден Хедмат.
— Что это? — поинтересовался тот. — Я, признаться, силен в историческом аспекте восточной проблематики, но совершенно ничего не смыслю в местной фалеристике.
Поймав на себе удивленный взгляд Талагани, пояснил:
— Вы, уважаемый порученец, хоть и по-европейски образованы, но, возможно, не знаете всю нашу терминологию. Фалеристика — эта наука об орденах. Насколько я сообразил, в ваших руках какой-то орден.
— Это орден Хедмат, — пояснил афганец. — По-вашему, его название означает Заслуга. Я, к сожалению, в свои двадцать семь лет действительно слишком уж сильно европеизировался и позабыл некоторые наши суеверия. Строго говоря, я не должен был принимать у палача этот дар Бача-и Сакао, но в тот момент как-то не сориентировался. Хотел представить своему повелителю верное подтверждение казни его врага. Но не стану этого делать, поскольку это явный знак беды.
— Поясните, пожалуйста, — попросил Смоллетт. — Вы меня уже не просто интригуете, а просто-таки пугаете.
— Перед тем как Бача-и Сакао отрубили голову, он выкрикивал дерзкие проклятия на языке дари. Сулил эмирату многовековую нищету и войны и предсказал, между прочим, что мой повелитель Надир-хан проживет еще пять лет, после чего, в 1311 году Хиджры, вы, англичане, отправите его на встречу к Иблису. Взять у казненного кликуши какую-либо вещь — значит принять на свою голову всю его ругань и проклятия.
— Насколько я вас понимаю, любезный Барзак, эти проклятия должны пасть теперь на вашу голову, как человека, принявшего дар казнимого кликуши.
— Если руководствоваться народными суевериями, то да.
— Но ведь предсказания скорой смерти были адресованы Надир-хану.
— Это неважно. Таким образом я принял на себя его участь.
— Ну, ладно, любезный Барзак. Давайте оставим всю эту фалеристику-фольклористику. Суеверия — это пережитки. Мы
Талагани с некоторой неохотой в жестах и движениях выложил перед Смоллеттом Хедмат. Майор сбросил грязную тряпку в стоявшую рядом со столом плевательницу и потом долго завороженно глядел на орден. После непродолжительной паузы произнес:
— А ведь это пока единственное, что нам досталось из числа бессчетных богатств Бача-и Сакао, о которых ходят легенды.
— Я тоже много слышал о них. Говорят, они затмевают своим количеством содержимое пещеры Монте-Кристо и сокровищницы Гарун-аль-Рашида Справедливого.
— А знаете, кто сделал первый взнос в его копилку? — спросил Смоллетт.
— Ума не приложу, — ответил Талагани.
— Благодарный Исмаил Энвер-паша.
(На основе мемуаров Джека Элиота Смоллетта)
Шатер Энвер-паши в пустыне, всего в семи десятках верст от вожделенной Бухары, где заседал большевистский Совет Бухарской советской народной республики, только что покинула красная делегация. Слишком уж стремительно он занял восточную часть эмирата, совершив кинжальный бросок сюда прямиком из кишлака Дюшамбе, где располагалась временная резиденция эмира Сейида Алим-хана и штаб верных ему войск. Часть отрядов Энвера просочилась также и на западные бухарские территории и закрепилась там. В Москве были настолько напуганы его военными успехами, что предложили пойти на мировую с гарантией сохранения влияния паши на уже отвоеванных им землях.
Прибывшие в его боевой стан переговорщики были очень покладисты, и это хитрого османского лиса несколько настораживало. Выпроводив гостей из шатра, он пообещал продолжить контакты с правительством советской республики и на время их осуществления не наступать на Бухару. Возможно, это было его главным политическим просчетом. После изгнания из Стамбула он провел в Москве полтора года, где работал в лоялистском по отношению к Советской власти Обществе единства Революции с Исламом. И знал, что в тактических маневрах большевики всегда охотно шли на любые уступки, но в своих стратегических планах не уступали никогда.
Похоже, Энвер пребывал в некой эйфории от ряда побед над регулярной Красной армией, считавшейся здесь непобедимой, поэтому был не в состоянии адекватно оценивать возникшую ситуацию. В ходе переговоров ему, в частности, было обещано выделить часть территории Туркестана для создания пантюркистского государства — оплота в Средней Азии, которое потом могло бы расширяться на юге, востоке и западе, но не на севере, за счет советских территорий. А государство, которое он соберет под своими красными знаменами звезды и полумесяца, должно стать верным союзником Кремля в регионе и проводить антибританскую и антиимпериалистическую политику.