Тёмная история. Чело-вечность
Шрифт:
Проводив человека взглядом, я ещё раз рассеянно осмотрел тело, которым ныне владел. Каким же оно было обманчиво хрупким. Тростник. Гибкий, но прочный. Пойди сломай его об колено. В голову упрямо лезли непрошенные ассоциации. Как бы там ни было, оно, это самое тело, хоть и было вот только что робко ускользающим светом, теперь сделалось вполне осязаемым.
По асфальту вкруг меня разбежались тонкие, похожие на грибницу, ниточки инея. Дерево, возле которого я стоял, прежде тоскливо раскачивавшееся на ветру, застыло, точно хрустальное изваянье. Листья превратились в резные стекляшки. Бумага телефонных номеров замерла в немой неподвижности, афиша заиндевела. Неудивительно. Тепло –
Где-то за ширмой разума, разбирающего конструктор реальности по винтикам, гулко взвыло и полыхнуло: я вздрогнул. Такой заунывный протяжный звук, похожий на колокольный звон. Ярчайшая вспышка умирающего солнца. Того самого, которое и стало моим проводником в этот далёкий мир. Солнца, что вывернуло реальность наизнанку ради того только, чтоб превозмочь континуум этим грандиозным коллапсом и освободить меня. Стоило ли оно того? Стоил ли я того?.. С кого теперь спрос?
Я отрешённо поглядел на хмурое одутловатое небо. В любом случае, моё спасение.. что это, как ни подвиг, пускай и существа крайне далёкого от самого понятия подвига? Ну а спаситель, не требуя восхваленья или наград, милосердно вступившись за пропащего грешника, так и остался лишь безымянным космическим объектом. Сальватор. Так отныне я буду тебя называть. Пожалуй, эту маленькую реплику в истории ты заслужил.
Имена. Удивительная штука. Впрочем, даже в Эдеме они потребовались, как ни крути. Стало быть, и мне пригодятся.
Глава
II
. Память Океана.
Сгущающаяся осенняя ночь была сырой, но безветренной. В любом случае, она притаилась там, за окном. А здесь, в тепле и уюте не было нужды пенять на непогоду. Можно было говорить, не кутаясь в плащ, или молчать, глядя как тихо мерцают подвижные огоньки на фитилях свечей. Пахло миртом: с этим ароматом я вполне свыкся. Сложный и тонкий, он неизменно настраивал на возвышенный лад. И какие-то нотки в нём исподволь напоминали мне запах.. космоса, пускай это и прозвучит странно.
Мы беседовали уже не впервой. О разном. Но сегодня.. немного подумав, я решил начать с самого начала. Начала всех начал. Почему бы и нет? Пожалуй, осилю. Для людей-то это всё ещё великая загадка. Пища для ума, топливо для разжигания розни. А вот мы давно её разгадали. Может, зря: разоблачённое чудо становится рутиной. Всё, что нам оставалось теперь – так это проработать детали – и весь мир запросто уместился бы на ладони Его. Его, многокрылого и всевидящего.
«..Сомнения – пасынки чувств. Страх – неотступный ваш спутник. Усомнившись, вы теряете волю. А ведь Волей созидаются миры. Пожалуй, вы тоже так могли бы: всякое большое дерево начинается с маленького ростка. Да, не все ростки приживаются, не каждый приносит плод. Тем не менее. То, что вы зовёте, ну, к примеру, Богом – есть воплощение Воли в действии, её дыхание. Вдох. И из небытия на свет является творящая длань божья: Всеотец, Демиург, первичная сингулярность – как угодно. Как ни назови. Разве ж это важно?»
Да уж, не важно, ну конечно. Тут я дал маху. Не из-за них ли, этих вот самых «неважных» наименований, здесь, на Земле, было пролито столько крови? А сколько прольётся ещё? Исчислять её наперёд, литрами ли, галлонами, какой иной мерой мне не хотелось. Потому я невозмутимо продолжил: «Изначально Воля лишена формы и очертания. Она не имеет ни границ, ни определений, которыми можно было бы доподлинно её описать. Однако, подобно светилу, что озаряет обращающиеся вкруг него небесные тела, так и дыхание Воли осеняет мир материи, высвечивая контуры сокрытых во тьме предметов. Лучи, перекрещивающиеся
Про себя же я усмехнулся. Как ему только достаёт терпения меня слушать? Дискурс на уровне «Эйдосов» Платона. Однако ж Платон поболее моего преуспел в толкованиях. Вот, разве что, античный философ домысливал и предполагал, а я знал, но объяснять мне доселе не приходилось. Ну с этим я худо-бедно освоился. А кроме того, мне до странного нравилось, что меня слушают. За такую-то чуткость я был готов выболтать как на духу все без исключения тайны мирозданья – ей богу, не жалко. На что они мне теперь, в самом деле? Вот уж нужны сто лет! Только тайн-то хватало с лихвой, целый кузовок за плечами, знай себе таскай.. а жизнь людская до обидного коротка. Ну что уж успеется.
Веди я задушевные беседы с учёным, то избрал бы, конечно, другие термины и подходы, но я-то говорил с магом. И со специализацией собеседника приходилось считаться. Суть-то всё одно не менялась. Что так, что эдак я описал бы ровно всё то же самое: та же шестёрка, только девятка. Увы, слова завсегда вводили род людской в заблуждения и соблазны. Порой даже брошенные случайно, они меняли мир: в разные уста одно и тоже слово вложишь, и сыграет оно по-разному. Скажет то дурак или мудрец. Правитель или полководец. Непросто тут придётся, чуялось мне, так как слова для меня были в новинку.
Этажом выше послышались шум и крики. Обычная семейная ссора, чему тут удивляться? Можно сказать, типовая, как застройка района. Но не для меня, конечно. Потому я прислушался. Не к обидным высказываниям и попрёкам: люди горазды бросаться ими как придётся, но к эмоциям. Они ярко вспыхивали аляповатыми пятнами, звенели и дребезжали, накалялись до красна и осыпались льдинками. Это было уродливо и.. прекрасно. Сколько энергии и всё на ветер! Когда я вовсю увлёкся нечаянным представлением, всё стихло так же внезапно, как и началось. Стало даже обидно. Я только начал входить во вкус и раз.
Будто ничего не произошло, я продолжил: «..Ах, да, я до сих пор не уточнил, что и материя бывает различна. Даже такой невесомой и тонкой, что её практически невозможно ощутить. Эфир – мистическая связующая среда, квинтэссенция, уловить и познать которую тщились средневековые алхимики и учёные мужи – тоже разновидность материи. Только немного иная, не определившаяся. Будто стволовые клетки ваших тел или же слой серебра на фотоплёнке. Это и есть тот самый искомый издревле потенциал созидания. Кладовая всех форм и всех свойств. Так называемое нулевое поле, говоря языком современности».
Ничего, – про себя прикинул я, – скоро и до эфира доберутся. Бозон Хиггса тоже казался им чем-то фантастическим, и вот он, поглядите-ка, попался. Частица Бога. Остальное, стало быть, не за горами. А вот к добру ли, к худу… Время покажет. Я не заглядывал наперёд.
«Возможно, я не скажу ничего нового, но и фундаментальные истины просты, как букварь. А потому надёжны, как и положено опорным столпам мирозданья: наравне с.. сознанием, материя неуничтожима и.. вечна? Хм… Такая своеобразная суперсимметрия. По большому счёту их вообще сложно отделить друг от друга. Как невозможно обособить пространство и время. Да ты и сам знаешь. Жаль, приходится использовать этот эзопов язык, – вздохнул я, – стыкуя несметное множество слов в бесконечные рельсы логических цепочек. А сходятся-то они за горизонтом в одну единственную точку: что бы я ни сказал сейчас, для таких живых существ, как вы, достоверный способ постижения – это личное переживание. Понимание, приходящее изнутри. То, что нельзя позаимствовать ни у кого другого».