Темная любовь (антология)

Кинг Стивен

— Не могли бы мы просто полежать рядом? — В ее голосе тоже звучала усталость.

— Ну конечно.

— Без чего-либо, хочу я сказать.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. И, по-моему, это чудесная мысль.

Мы тихо пролежали, наверное, шесть-семь минут, прежде чем занялись любовью — и еще никогда мы такие неистовствовали. Она набросилась на меня, даря наслаждение и боль в равной мере. Это было очищение, в котором я отчаянно нуждался.

— Она всегда была такой.

— Твоя мать?

— Угу.

— Соперницей?

— Угу. Даже когда я была маленькой, если, кто-нибудь

хвалил меня, она злилась и говорила: "Ну, девочкам ничего не стоит выглядеть красивыми. Другое дело сохранять красоту, когда становишься старше".

— И твой отец ничего не замечал?

Она горько усмехнулась.

— Мой отец? Ты шутишь? Он обычно заявлялся домой поздно вечером, окончательно напивался, а потом забирался ко мне в постель и щупал меня.

— Господи!

Горький вздох.

— Мне наплевать. Теперь. Да пошли они на…! Через шесть месяцев я получу свое наследство — от деда по отцу, — а тогда перееду, и пусть они играют в свои дурацкие блядские игры.

— Сейчас подходящий момент, чтобы сказать, что я тебя люблю?

— А знаешь, что самое сумасшедшее во всем этом, Роджер?

— Так что?

— Я тоже тебя люблю. В первый раз в жизни я кого-то люблю по-настоящему.

В ночь на 20 января, полтора месяца спустя, я лег рано с новым романом Сью Графтон в руках. Кендра отзвонилась из-за насморка. Я достаточно ипохондрик и не огорчился, что мы не увиделись, как условились.

Звонок раздался перед двумя часами ночи, когда я крепко спал — и именно тогда, когда проснуться особенно трудно.

Но я все-таки встал и долго слушал стенания Эми. Мне потребовалось много времени, прежде чем я понял, чем, собственно, вызваны ее рыдания.

Похороны происходили в темное снежное утро. Пронизывающий ледяной ветер чуть не сбил с ног тех, кто нес поблескивающий серебряный гроб от катафалка к могиле. Все вокруг было унылее тундры.

Позже в загородном клубе, где был сервирован поминальный завтрак, ко мне подошел мой старый школьный товарищ и сказал:

— Держу пари, когда они его изловят, это будет черномазый.

— Я не удивлюсь.

— Ну, да. Бедняга спит в своей постели, и тут какая-то черная образина расстреливает его, а потом идет по коридору и стреляет в бедняжку Кендру. Говорят, она никогда уже не сможет ни ходить, ни говорить. Сидеть в чертовом инвалидном кресле с утра до ночи! Я в шестидесятых и семидесятых был либералом, но теперь я по горло сыт их дерьмом. По самый подбородок сыт.

Эми запоздала. В былые дни ее могли обвинить в том, что она сделала это нарочно, чтобы оказаться в фокусе всеобщего внимания. Но теперь у нее имелась веская причина. Она вошла медленно, опираясь на палку. Грабитель, который поднял стрельбу в ту ночь и украл драгоценностей больше чем на 75 тысяч долларов, ранил ее в плечо и ногу и бросил так, видимо, сочтя убитой… Как Кендру.

В черном платье и черной вуали Эми выглядела чертовски эффектной. Черный цвет придавал ей траурную сексуальность.

Выстроилась очередь. Следующий час Эми принимала соболезнования стоявших в очереди, как и накануне в морге. Были слезы и смех со слезами, и ругательства со слезами. Старики выглядели ошарашенными —

мир стал абсолютно непостижимым: вы богаты, а к вам в дом все равно вламываются и убивают вас в вашей собственной постели. Пожилые кипели гневом (т. е. проклятые черномазые!), а у молодых был скучающий вид (Рэнди же был алкоголиком, который еле держался на ногах и шипал всех молоденьких девушек за ягодицы — ну и что, если он издох, извращенец?).

Я был последним в очереди, и, увидев меня, Эми затрясла головой и зарыдала.

— Бедняжка Кендра, — сказала она. — Бедняжка! Я знаю, как много она значила для тебя, Роджер.

— Мне бы хотелось навестить ее сегодня вечером, если можно. В больнице.

Эми еще раз всхлипнула под вуалью.

— Не думаю, что стоит. Доктор говорит, ей необходим покой. А Вик сказал, что утром у нее был очень утомленный вид.

Пуля вошла ей в голову чуть ниже левого виска. По всем законам ей следовало бы мгновенно умереть, но боги были в игривом настроении и позволили ей жить — парализованной.

— Вик? Какой Вик?

— Наш медбрат. Ах, я забыла! Ты же его не видел, верно? Он у нас только с воскресенья. Очень милый. Его рекомендовал один из хирургов. Ты с ним еще познакомишься.

Я познакомился с ним спустя четыре вечера. У кровати Кендры.

Очень атлетический и надменный, наш белокурый Вик, с рождения получивший тело и лицо, которые никакая пластическая хирургия не могла бы создать. Прирожденный Тарзан для моей обездоленной. Казалось, он вот-вот сорвет с себя темный дорогой костюм и устремится назад в джунгли убить парочку-другую львов. Кроме того, он был гордым владельцем презрительной усмешки, столь же впечатляющей, как и его тело.

— Роджер, это Вик.

Он постарался раздавить мне пальцы, я постарался не поморщиться.

Потом мы все трое посмотрели на Кендру в кровати. Эми наклонилась и нежно поцеловала Кендру в лоб.

— Моя бедная деточка. Если бы я только могла ее спасти…

Я в первый раз увидел, как Вик прикоснулся к ней, и мгновенно понял по его собственническому виду, что все — далеко не такое, каким кажется. Возможно, он был медбратом, но для Эми еще и кем-то особым, интимно близким.

Вероятно, они почувствовали, как я насторожился — во всяком случае Вик. Вик снял руку с ее плеча и в благопристойной позе мальчика в церковном хоре уставился на Кендру сверху вниз.

Эми одарила меня быстрой улыбкой, явно стараясь прочитать мои мысли.

Но мой интерес тут же угас. Я пришел к Кендре. Нагнувшись над кроватью, я взял ее руку и поднес к губам. Сначала я ощущал неловкость под взглядами Эми и Вика, а затем мне стало абсолютно все равно. Я любил ее, а остальное меня совершенно не трогало. Она была очень бледной, глаза у нее были закрыты, а ее-лоб покрывала тонкая пленка пота. Голова у нее была вся в белых бинтах, вроде тех, которые всегда фигурировали в богартовских фильмах, а также тех, которыми воспользовался Борис Карлофф в "Мумии". Я поцеловал ее в губы и окаменел от чудовищности всего этого. Женщина, которую я люблю, лежит почти мертвая — причем такая рана должна была ее убить — а у меня за спиной, только изображая горе, стоит мать Кендры.