Темная материя
Шрифт:
И мы были напуганы в те дни, помните? Все мы, вся страна. Человек вроде Мэллона мог почувствовать, как все потихоньку катится к большому взрыву. Редкий дар, уверяю вас. Он предвидел, что большие люди будут застрелены, он знал, что безумие с ревом несется на нас… Джон Кеннеди, Мартин Лютер Кинг, Роберт Кеннеди, Малкольм… Всякий раз, когда случалось такое событие, Гути Блай думал о Ките Хейварде и говорил себе: «Это уже было; это не в первый раз». Джон, Мартин, Роберт, Малкольм, любые трагедии на ваш выбор. А когда взорвали здание на территории кампуса и убили студента магистратуры? Кажется, будто весь мир в огне, дым валит, раненые вопят. Вот что в душе творится, даже если все вокруг стоят, не в силах вымолвить ни слова. Вот что в душе творится, когда ощущаешь
Вот в тот жуткий день Спенсер скакал, как кузнечик. Он проводил веселую банду детей в старый кинотеатр послушать древнего органиста и посмотреть убогий фильм и бросил их там. Чтобы заняться своими тайными делишками. А когда он с этим покончил и завершился сеанс, он встретил их на улице и повел прямо в бой. Считал ли он случайностью, что мир сам себя рвал на куски на том же самом углу, где назначили встречу с Хейвардом и Милстрэпом? Задумывался ли вообще об этом возлюбленный наставник Гути? Нет, он просто завел их за бетонную стену и дожидался конца. И когда все закончилось, к огромному облегчению Гути — поскольку Гути был не как Хейвард, он ненавидел жестокость, суматоху и беспорядки и когда все вокруг вопят, как сумасшедшие, — установилась если не полная, то относительная тишина. Не слышно стало шума воды, гвалта отступающих толп и ударов о стены камней и пивных бутылок.
Они, крадучись, выбрались на заваленную мокрым мусором улицу и кого же увидели? Пританцовывая на ходу, дорогу переходил старый добрый Кит. Радостно оживленный. Глаза его сверкали.
Хотя главное — это Минога. Позже Гути Блай видел, как она путешествовала — так никто никогда не путешествовал, ни до, ни после. И Спенсер Мэллон видел то же, и это было для него почти невыносимо. А вот для бедного Гути не было никакого «почти». Для Гути оказалось слишком много. Он этого не вынес. Нет, не так. Хуже. То, что он не мог этого вынести, не главное. Он не попытался приблизиться к этому. Он съежился, пал духом, он потерялся.
Однако именно тогда, когда они собирались посреди разгромленной улицы, Гути взглянул на Миногу, а Минога в ответ посмотрела на него и улыбнулась, весь мир будто выплеснулся из ее глаз и обнял его… теплый, и темный, и милый, способный поддержать и заставить идти дальше… Не обращайте внимания, что плачу, это не последний раз, точно. Она сделала это для Гути, и это был всего лишь первый удивительный поступок, который она совершила в тот день.
И вот они шли и шли, пока наконец не выбрались на ту жуткую улицу, Глассхаус-роуд, где жили тролли и гоблины, жили весь тот бесконечный день, и там они были не одни. Гути не сводил глаз со своей обожаемой Миноги, но Минога обернулась через плечо, и Гути был твердо уверен, что Мэллон тоже обернулся, и по тому, как напряглось ее лицо, став каким-то скучным, Гути все понял. Идти он мог до тех пор, пока шла она, но никто не мог заставить его смотреть. Он слышал шуршание кожистых крыльев и шорох шагов… Это были не собакоподобные, он точно знал. Несобаки. Грустная правда в том, что после всего случившегося в тот день прошло очень много времени, прежде чем Гути стал мало-мальски привыкать к собакам.
Люди в Ламонте, соседи по палате частенько заводили животных в качестве компаньонов — так это называется? Почему? Разве они не знали? Что угодно могло принять облик собаки, разве они не понимали этого? Эти твари, эти несобаки, эти как-бы-собаки — Спенсер ненавидел их, а они, в свою очередь, терпеть не могли его. Бывали дни, когда Гути казалось, что они вообще никого не любили, просто шлялись, как злющие копы, готовые вышибить мозги первому встречному. А в другие дни он думал, что они ни в грош не ставили людей, мы для них лишь часть какой-то работы, которой никогда не поймем, потому что это далеко за пределами нашего понимания.
И вот теперь Гути… Гути страшится выглянуть утром, поздним утром, выглянуть из окна своей комнаты и увидеть на лужайке такую тварь — она смотрит снизу на него… и говорит: «Может,
Он бы предпочел пожать руку Киту Хейварду, чем оглянуться назад, шагая по Глассхаус-роуд.
И вот они вышли на луг, и все пошло не по плану, потому что стало темнеть. Мередит Брайт бесилась из-за гороскопа. Гути расстроился, поскольку твердо верил, что прекрасная Мередит всегда должна быть счастливой. Но когда прибыли на место, они убедились, что белый круг виден отчетливо. Он сиял. Сиял? О, круг просто манил к себе. А Мередит, все еще злая, хотела отменить действо, но все остальные — о, все остальные были в деле, даже Кит и Милстрэп.
Если честно, когда они шли по лугу, белого круга не было видно. Чтобы увидеть его, надо спуститься в небольшую низину, или впадину, а там — раз, и он прямо перед глазами, на пологом травянистом склоне. Только — и это самое странное, — прежде чем они добрались туда, они вроде как увидели его. Они видели что-то, какое-то сияние, будто кольцо белых искр над темной землей — знак. Им указывали путь.
Потом им велели подготовить веревки. Потом со свечами в руках надо было стать в определенном порядке напротив светящегося белого круга. Мередит и Минога злились друг на друга, и Гути поставили между ними вместо барьера, а он и не возражал. Рядом с Миногой проще приглядывать за ней. А вот Минога, о, Минога внимательно наблюдала за всеми: за Мэллоном точно, и Ботиком, и Крохой, но еще и за Хейвардом с Милстрэпом.
Эти двое были сами по себе. Словно говорили: вы занимаетесь своим делом, а мы — своим. У нас тут особый интерес. Во всяком случае, так казалось со стороны. Все были взвинчены, увлечены церемонией, и лишь эти двое выглядели так, будто участвуют в розыгрыше. Странно, когда думаешь о том, что случилось с ними, — они ведь насмехались над Мэллоном. От этого у Гути похолодело в животе, потому что презрению не было места здесь. Единственное, что требовалось, — любовь и уважение друг к другу, а тут… наглые усмешки! Внутренний голос нашептывал Гути: «Уноси-ка ты лучше отсюда ноги, потому что ничего путного здесь не будет, взгляни, уже все плохо». Никогда не отмахивайтесь от сообщений, которые шлет вам встревоженная душа. Он отмахнулся, и это означало, что маленький Гути согласился принять ужасную дрянь, что поджидала его. Он сказал: «Не уйду, не могу, я остаюсь здесь, что бы ни случилось, я не покину Спенсера Мэллона».
И как накануне, в ту минуту, когда Спенсер велел достать спички, зажечь свечи и держать в поднятых руках, их окружили существа. Словно тучи ночных бабочек, тускло-серых и уныло-бурых, только это были не бабочки. Дрожащие огоньки свечей выхватывали из темноты лапы, морды, заостренные зубы, блестящие пуговицы на жилетах и пиджаках. Сатиновая лента на шляпе отразила вспышку спички и исчезла в кишащей нечистью темени. Прибывали другие, еще и еще, и прятались среди прямоходящих несобак. Мерзкие твари. «Не нравится мне это, — сказал он. — Они опять здесь».
Мэллон шикнул на Гути, и у того непонятно отчего развернулась в голове и сорвалась с губ горькая строчка из «Письма Скарлет»: «Что мне остается — упасть на этом месте и умереть?»
Мэллон вновь шикнул на него, а Хейвард обругал, и Мэллон шикнул на Хейварда.
Кит с гадкой ухмылкой нацелил было взгляд исподлобья на Мередит, но маска отвращения на лице девушки отразила его. Мередит не подозревала о существах, Кит тоже. Лишь Минога знала все, потому что уже была в другом мире, точно говорю, Минога сделала шаг туда. Его бедное сердце заходилось и сжималось от боли, потому что он никогда не сможет последовать за ней. Но оно трепетало и от любви к чудесной Миноге, которая смогла познать такую свободу. Ее голова все больше отклонялась назад, темные распахнутые глаза сияли, губы тронула легкая улыбка. Вот что произошло: именно тогда, понял Гути, Минога превратилась в Жаворонка, как и говорил Мэллон. Она взлетала, она пела, но он не мог ее слышать, настолько земным и несовершенным был его слух.