Темная сторона Хюгге

Антология

Мы сидим в креслах и пьем пиво. Андерс включает телевизор, показывают бокс. Я прошу его выключить: невыносимо смотреть, как они колошматят друг друга, от этого мне еще меньше хочется спать. Он выключает телевизор. Я спрашиваю, как она выглядела, старуха. Он отвечает, что на ней, кажется, было серое платье. Что, ничего не было поверх платья, раз он смог рассмотреть его? Андерс говорит, что на ней не было верхней одежды, у нее, наверное, старческое слабоумие.

Я спрашиваю, каково это – целовать слабоумную старуху, наверное, неприятно. Он говорит, это почти все равно,

что поцеловать свою бабушку. Я спрашиваю, чем от нее пахло; Андерс говорит, что он совершенно не обратил на это внимания. К тому же она ведь ушла, так что ему не понятно, почему я никак не могу сменить тему.

Просто странно, говорю я, судя по голосу, она совсем не старая. Слишком высокие ноты брала, когда ревела, да и передышки не делала; у пожилого человека просто воздуха в легких не хватит. Андерс спрашивает, почему бы мне не сесть на велосипед и не догнать ее. Тогда я смогу выяснить, сколько ей лет, поскольку очевидно, что этот вопрос не дает мне покоя.

Я говорю Андерсу, что тогда уж это ему нужно сесть на свой велосипед, доехать до окраины, и там еще потом будет два километра по шоссе. До дома желтого цвета, там он сможет снова поцеловать ее. Охота у него, видимо, еще не пропала, раз уж ему приходит в голову заниматься этим у меня на глазах, только потому, что она уселась, закатила истерику и вообразила себя актрисой на съемках. Так ржут кобылы, как она ревела, говорю я и передразниваю ее. Андерс поднимается и уходит в спальню, появляется оттуда одетым, берет ключи и захлопывает за собой дверь.

На следующий день я просыпаюсь поздно и выхожу в гостиную. Андерс сидит на диване; я спрашиваю, хорошо ли он выспался. Говорит, что совсем не ложился, проехал на велосипеде километров пятьдесят, не меньше, он был просто в бешенстве. Теперь у него болит все тело, он выпил пару таблеток аспирина и ждет, когда они подействуют.

Я спрашиваю, не к ней ли он ездил. Он говорит, что, может быть, не стоит начинать сначала весь этот разговор. Говорит, что проехал пятьдесят километров, потому что был просто в бешенстве. И кстати, он не был у нее уже больше четырех месяцев, мне пора уже это уяснить.

Я трогаю его за локоть. Он говорит, что рассказал мне все как есть, а в остальном – решение по-прежнему за мной. И что я, по крайней мере, должна верить его словам, когда он говорит, что на тротуаре этой ночью сидела и плакала какая-то старуха.

В субботу после обеда я иду пешком по городу, до самой окраины и потом еще два километра по загородному шоссе, пока Андерс наверстывает часы, которые он не доспал. Я обращаю внимание, что она выращивает у себя в садике множество всякой зелени. Говорю ей об этом, когда она открывает дверь.

У вас тут столько всякой зелени, говорю я и показываю на грядки. Она отвечает, что ей нравится приправлять еду. Я спрашиваю, не отрываю ли я ее от еды. Нет, она сейчас вообще-то разговаривает по телефону. Так возвращайтесь в дом и закончите разговор, я подожду в саду, говорю я.

Вижу ее в окне, она и правда болтает по телефону. Кивает и жестикулирует, как будто собеседник ее видит. Время от времени она бросает на меня взгляд в окно. Я отщипываю несколько веточек тимьяна, растираю их в пальцах и вдыхаю запах.

Она выходит из дома и говорит, что, пожалуйста, я могу нарвать себе зелени, сколько нужно, если я зашла к ней за этим. Я говорю,

что она очень удачно предложила, потому что у меня как раз с собой ножницы. Срезаю немного базилика и спрашиваю, с кем она говорила. Она говорила с папой, его только что положили в больницу. Спрашиваю, что с ним; что-то с почками, поясняет она. Я спрашиваю, умеет ли она ржать, как кобыла. Как кобыла, повторяет она. Как кобыла, скалящая зубы, говорю я. Ей кажется, что она не умеет. Я прошу ее попытаться. С какой стати ей пытаться, говорит она. Я делаю несколько шагов в ее сторону. Ты должна заржать, как кобыла, говорю я и демонстрирую ей, чего я от нее хочу. Она пятится в дом, издает вялый звук, напоминающий лошадиное ржание, и закрывает за собой дверь.

Вернувшись домой, я вижу, что Андерс сидит в гостиной. Он так и не поспал, мышцы ног ноют и не дают уснуть, аспирин не помогает. Я говорю, выпей бокал красного вина за ужином, вдруг поможет. Я приготовлю пасту с разными травками.

Я нарезаю на кухне зелень, когда он входит и обнимает меня сзади. Говорит, что иногда у него возникает желание взять себя за горло пальцами и сдавить. Таким способом себя не убьешь, говорю я. Хорошо, говорит он, к тому же ему гораздо лучше стоять здесь со мной и чувствовать сквозь блузку мои груди. Я мою петрушку, не отстраняясь. Тут звонит телефон, и он убирает руки.

Я узнаю этот его тон, так он говорит с ней. Отвечает очень коротко, как будто пытается отделаться от собеседника; разговаривай он с кем-то другим, это звучало бы неестественно. Обычно, закончив разговор, он приходит ко мне, обнимает меня сзади и начинает болтать о чем-то будничном, доме или машине, которую надо бы отогнать в ремонт. Но не на этот раз. Закончив разговор, он усаживается перед телевизором и начинает переключать каналы.

Ты сегодня была у нее, говорит он, когда я вхожу в гостиную. Просто в голове не укладывается, что ты действительно была у нее и угрожала ей; это уму непостижимо, что ты вытворяешь.

Я у нее не была, говорю я.

Она позвонила мне и сказала, что ты пару часов назад заявилась к ней в сад с ножницами в руках, говорит он.

Я отвечаю, что она просто больная, здоровому человеку такое в голову не придет. Пока он отдыхал, я пила кофе у своей старой приятельницы, пожалуйста, пусть позвонит и проверит, если хочет. Он спрашивает, какой номер телефона у моей приятельницы, снимает трубку и держит ее в руке; черт бы побрал всех баб, говорит он, вы просто рождаетесь такими. Потом бросает трубку, так и не набрав номер, подходит к окну, упирается ладонями в стекло. Я звоню приятельнице, Андерс хочет тебя кое о чем спросить, говорю я и передаю ему трубку. Как поживаешь, говорит Андерс в трубку, как поживаешь, что поделываешь. Длительная пауза. Да это у нее такие дурацкие шутки, говорит он и вешает трубку.

Андерс ложится спать, не поужинав. Говорит, что не помнит, когда в последний раз чувствовал себя настолько разбитым. Я говорю, что ему просто надо заканчивать колесить на велосипеде по ночам по пятьдесят километров, когда есть кровать, которая ждет его, и не только в этом доме.

Я съедаю почти все макароны и включаю какой-то детектив по телику. Потом смотрю новости и спорт и заодно приканчиваю бутылку красного вина. Когда я ложусь, Андерс все еще не спит.

Чего не спишь, говорю я.