Темная сторона Москвы
Шрифт:
В тот же день Коля Бутса вывалился из окна четвертого этажа у себя в квартире и до конца жизни вел полусонное существование инвалида-колясочника с затуманенным рассудком, даже на четверть не осознающим, что творится вокруг него.
Зато его фарфоровая балерина в руках старухи Шмульф натворила еще больших бед. Красивая безделушка была продана за бешеные деньги полусумасшедшему коллекционеру с Ордынки. И это вызвало такую дикую зависть со стороны другого страстного собирателя, что соперники подрались и стычка едва
А торговля старухи Шмульф процветала. Неважно, покупала она или продавала — старуха богатела на каждой сделке. Но зачем, к чему нужна была ей торговля?
Богатство никак не сказывалось на ней. Вообще никаких перемен: все так же являлась она на рынок в допотопном мужском пальто и невообразимых черных ботах, по-прежнему хмурая и молчаливая. Не худела и не толстела и не покупала себе места получше, чем в ящичном ряду. Какие выгоды имела она от своей торговли? Какой доход?
Тишинские завсегдатаи заметили: любая сделка со Шмульфихой делала людей счастливыми и несчастными одновременно. Как будто зловещая старуха торговала не вещами, а чем-то совсем иным. Какими-то инфернальными субстанциями.
Шептались, что старуха зарабатывает себе на жизнь в самом прямом смысле этих слов: живет, пока торгует. Как вампир, она питается эмоциями и страстями, которые на Тишинке кипят, как нигде в городе.
Она продает и покупает жизни. И сама давно продалась дьяволу…
В конце концов сделалось плохой приметой купить что-либо у старухи Шмульф. Завсегдатаи рынка как огня стали бояться ее; торговцы избегали ее соседства.
Но несчастные коллекционеры не принадлежат себе. Они руководствуются не разумом — их существом движет страсть, не менее жгучая, чем неразделенная любовь. Не менее дикая, чем алчность.
Страсть — одна из болезней, которая только тем и отличается, что в больницах ее не лечат.
Собиратели и попадались чаще всего на крючок к старухе Шмульф: повязанные своей страстью, они шли, как собачки на поводке — каждый за своей судьбой.
Однажды журналисту Илье Кротову попался в руки интересный материал об аферах в среде коллекционеров. Можно было написать громкую, общественно значимую статью с разоблачениями и бичеванием нравов — такие в те времена очень ценили; такие приносили славу и служили ступенькой в карьере.
Журналист погрузился в расследование и накопал массу неприятных вещей — начиная от личных склок между собирателями до фактов подделок, намеренных обманов, воровства и даже нескольких чудовищных убийств.
Где-то в середине отвратительного клубка всплыло; имя старухи Шмульф.
Каждый второй участник грязного дела был так или иначе связан с нею или ссылался на нее в своих показаниях. И все они боялись ее. Говоря о старухе, они не могли скрыть
Журналист Кротов удивился и захотел пообщаться с инфернальной старухой — тишинской достопримечательностью.
Интервью состоялось. Неизвестно, какой стих нашел на Шмульфиху, но она, внимательно вглядевшись в энергичное лицо молодого журналиста, ответила на его вопросы.
— А говорят, что у вас что-то купить — не к добру? — почесав затылок и краснея, спросил журналист. — Примета будто такая. К несчастью у вас что-то купить.
— Говорят, — равнодушно кивнула Шмульфиха.
Кротов, пытаясь разговорить бабку, рассказал ей о гибели коллекционера Зимина, купившего у Шмульфихи грузинский средневековый рог для вина, и о Кате Штейн, лишившейся ноги после покупки лаковой китайской шкатулки у нее же; о Вилене Самохине, собирателе табачных трубок, и о паре-тройке других случаев, о которых он узнал в результате расследования.
— Ведь это все ваши покупатели! Вам их не жалко? — подначивая старуху, приставал журналист.
— Они излечились, — ответила та. Глаза ее теплились, как черное жерло остывшей печи. А голос был тоскливым и механически неживым.
— Излечились… от своей страсти? — подхватил журналист. Старуха не ответила.
— А зачем вы торгуете? Вы на что-то тратите свои деньги? На что? По вам не скажешь, что вы богаты. Это что — корыстолюбие, жадность?.. Зачем вы торгуете? Из любви к искусству? В чем ваш интерес? — цеплялся журналист. Шмульфиха взглянула на него; он отшатнулся.
— Старые вещи… Старые вещи.
— Что? Что вы… хотите этим сказать? — не понял журналист.
Но его слова улетели… в бабкину спину. Массивная и, на первый взгляд, неповоротливая, казавшаяся вечно заплесневелой глыбой, старуха Шмульф стремительно удалялась, бросив на прилавке весь свой мелочный товар — перламутровые пуговицы, ремень, несколько пряжек и крохотную голубую вазочку с птицами из набора старинной кукольной посуды.
Пораженный журналист рванулся было за старухой, но в рыночной толчее за три шага можно было потерять из виду даже родную мать! Старуха исчезла, затерявшись в обилии мужских и женских пальто неброских практичных расцветок.
Самое странное, что первым побуждением Ильи Кротова после исчезновения старухи было — схватить голубую кукольную вазочку… и убежать. Будто зачарованный, он протянул руку, но случайно зацепил взгляд какого-то старичка, алчно косившегося на товар Шмульфихи, раскиданный по газете поверх ящика. Этот понимающий взгляд, взгляд-соучастник остановил парня.
«Что я делаю?! — изумился он. — На черта мне кукольная вазочка? К тому же, это воровство! Я никогда ничего не украл и не собираюсь». Откуда-то со стороны ему померещился вздох и неживое механическое покряхтывание.