Темная сторона Москвы
Шрифт:
Я так понимаю, Шурка Емельянов — а он пацан шустрый, — раскопал в коробке нож… Не знаю, зачем он туда полез, дуралей. От скуки, должно быть. Он и минуты спокойно не посидит! В общем, нашел и не удержался от соблазна. Решил кинуть разочек такой замечательный, взрослый настоящий ножик…
— Да, — согласился Адашев, невольно любуясь окровавленным орудием смерти. — Такой красавец. Сам в руки просится…
— Не надо! — вздрогнул Пашков. Он тоже, как зачарованный, стоял над кинжалом, глядя на волка. Глазки зверя злобно поблескивали.
— Но я обязан это забрать! — возразил Адашев. — И приобщить к делу. Это ж орудие
— Но… как же…
— Не волнуйтесь, товарищ Пашков! Ножик этот фашистский никуда не денется. Следствие завершим — обратно в музей вернется. Будете исследовать в свое удовольствие.
— Но вы… Это же…
— Да, да. Со всеми предосторожностями! Можете не сомневаться. Как говорится: кто предупрежден, тот вооружен! Я знаю. — И, обернув кинжал пакетом, следователь Адашев сунул «вервольф» в карман.
— Ну, я пойду? До свидания, Олег Владленович!
Но больше они с Олегом Пашковым не свиделись.
Шура Емельянов вышел из больницы спустя две недели, с ним все обошлось, по счастью. Только небольшие шрамы остались, которые, как известно, украшают мужчину.
А вот капитан Адашев, как объяснили Пашкову в управлении, когда он, обеспокоенный, начал названивать и интересоваться, — погиб при исполнении от рук неизвестных мерзавцев.
Его зарезали насмерть на следующий день после того, как он забрал орудие преступления из запасника музея. Кинжал «вервольф» пропал. В милиции о кинжале ничего не знали и даже не поверили в его существование. Все попытки Пашкова объяснить и рассказать ведомство внутренних дел с негодованием отвергло. Оно и понятно. Единственное убедительное доказательство — сам кинжал — исчезло.
Поэтому только Пашков догадывался, кто виновен в этом «глухом» убийстве, так и не раскрытом, закопанном в пыльных архивах МВД навсегда.
Организацию «Вервольф» ликвидировали в 1946 году, но, как и многое в этой последней войне, она оставила чудовищные следы на земле даже и после своей смерти.
Старые вещи
Тишинская площадь
Тишинский рынок… Он смотрелся анахронизмом уже в семидесятые годы. Унылые, облезлые деревянные прилавки под навесами — точь-в-точь торговые ряды средневековой Москвы или колхозный рынок где-нибудь в районном Забубенске. Это было, наверное, самое неподходящее соседство для авангардистского памятника из переплетенных букв. [12]
12
Авторы стелы, Андрей Вознесенский и Зураб Церетели, сотворили этот памятник в честь 300-летия договора о дружбе между русским и грузинским народами; он составлен из букв этого самого договора, иначе называемого Георгиевским трактатом. Прочесть нельзя ни слова; чистая эстетика. Что, впрочем, символично: каков памятник с трактатом — такова примерно и дружба.
Но памятник поставили именно здесь. Таксисты обозвали его «татуированным членом», и он сделался местной достопримечательностью, дополнительным городским ориентиром. («Куда? На Тишинку? А, это к Члену? Лады, понял!»)
По московскому обычаю
И было в этом нечто символически-судьбоносное… Ибо — неисповедимы пути моды!
Тишинку обожали московские стиляги. Это они первыми освоили ее, проторили пути. Еженедельно московские модники и модницы прочесывали рынок в поисках добротных, хотя и вышедших из употребления вещиц. Солдатские шинели, пестрые галстуки, лаковые туфли на пуговицах, пиджаки с ватными плечами, бабушкины шали, шапки-пирожки из каракуля, лисьи шкурки со стеклянными глазками — все это покупалось за копейки, с восторгом переделывалось, перелицовывалось и выводилось в свет.
Обладатель новинки с запахом нафталина тешил самолюбие мыслью о том, что его вещица существует в единственном экземпляре, зато обошлась ему не в пример дешевле, нежели дизайнерское творение модного кутюрье.
Но даже восторги любителей моды не сравнятся с радостью какого-нибудь собирателя, сумевшего прикупить немецкий фарфоровый соусник XIX века или серебряный подстаканник времен Петра Третьего за несоизмеримые с реальной стоимостью предметов пять рублей. Подобное счастье просто неописуемо. Коллекционеры о такой удаче слагают легенды!
Затаившись в сердце Москвы, забившись в густое переплетение улиц и переулков, старая Тишинка — блошка, барахолка — долгие годы служила приманкой, соблазнительным талисманом, источником людского счастья…
А какие колоритные персонажи обитали здесь, создавая неповторимую атмосферу загадки, темного, хищного азарта, тайны и вечного поиска!
Пухлые забавные старички, невинные старушки с дореволюционным выговором — куклы, вынутые из сундука времени. Маргиналы всех мастей и родов: алкоголики, на продажу и нараспашку; хитроглазые шнырливые ханурики; толкачи, распродающие мелочи из своей доли где-то потыренного добра. Предприимчивая золотая молодежь из рядов валютных махинаторов и фарцовщиков, неожиданно для себя открывших новую рыночную нишу. Мастеровитые барахольщики, разнообразные «старье-берем»…
Но во всей этой пестряди особо выделялась фигура старухи Шмульф.
Ее помнит каждый, кто хоть однажды имел с нею дело.
Могучая седая старуха с мрачным лицом; грубые, почти мужские черты лица, словно топором вырубленные. Весной и осенью, зимой и летом она неизменно появлялась на Тишинке, одетая в одно и то же мужское пальто какого-то грязного цвета и бесформенные черные боты. Страшной молчаливой глыбой высилась старуха над обитателями рынка, занимая место в ряду самодеятельных продавцов, развернувших мелочную торговлю на импровизированных прилавках — деревянных ящиках, которые в советских магазинах именовали «тарой».
Не в пример другим торговцам, образующим тесный сплоченный клан тишинских завсегдатаев, старуха Шмульф не входила в конфиденции с коллегами. Многие сомневались, что «Шмульф» — ее настоящая фамилия. Никто не был с этой дамой накоротке.
Общаясь с покупателями, она обходилась скупыми жестами. Редко кто слышал ее голос. А вот глаза у старухи были поистине выразительны. Они пробирали до дрожи — черные как антрацит, живые, необъяснимо молодые, они полыхали из глубоких глазниц, обжигая прохожих.