Темная сторона Петербурга
Шрифт:
Лева долго бы разглагольствовал — он у нас такой. Но я его перебила.
— А что же с волхвами-то стало? — спросила я пряничную Филиску.
Бабка Устья дрогнула щекой. До сих пор она молчала, а тут — словно идол деревянный проснулся и осерчал.
Я даже испугалась, ожидая… Чего? Не знаю. Она замерла и молча смотрела перед собой, словно терпела какую-то внезапную боль.
Добродушная Филиска спокойно ответила:
— А что с ними стало? Как со всеми людьми — по заслугам.
Небесный волхв — белый колдун, он душегубства не творил, с нечистью не связывался, помогал
А Земной волхв, колдун черный… Того долго земля не принимала. Много крови пролил, да и жаден был. Черти-ижэндэд, с которыми он уговоры заключал, терзали его. Они ведь, черти, как? Все по дому переделают: и дом выметут, и дров наколют, и воды нанесут, и горшки перемоют, но покоя-то они не терпят!
И вот дергают своего господина: давай да давай нам работу. А не то самого тебя разорвем, защекочем. Вот черный колдун и вертелся все, работу им давал: то скотину у людей по болотам черти разгонят, то снова собирают. Драки между соседями устраивают. Сети рыбакам то позапутают, то снова распутывают. Гривы лошадям в колтун собьют. Ну, а если и совсем делать нечего — так сидят, у дома веревки из праха завивают, в глаза прохожим песком сыплют.
Устал черный колдун от своих верных слуг до того, что о смерти заскучал. А черти и помереть ему не давали. Корчи насылали, трясучку — мучили, не отпускали на покой. Один только способ есть черному колдуну спокойно помереть — должен он хоть обманом, хоть хитрыми посулами, но непременно кому-то своих чертей в руку передать.
А до того — хоть истлей он весь от старости, как пень трухлявый, — а не помрет ни за что.
— А если не сможет? — подал голос из угла Федка.
— Чего не сможет? — спросила Филиска.
— Так… чертей-то передать?
Бабка пожала плечами.
— Ну, тады что…
— Тады кол осиновый помогёт, — твердо вымолвила бабка Устья. — Коли родня сжалится. Ну, все. Расходитесь ужо. Не лучину ведь зажигать! А лектричества у нас нету седня — Дементий сказал, за Рыбозером столб сопрел, аварийка завтра приедет.
Сказала — как отрезала. Ни у кого и в мыслях не было возразить.
Всю ночь мучили меня дурные сны: говорящие медвежьи головы за окном, бабка Устья верхом на ухвате, Филиска, изо рта которой сыпались пряничные города… Федка, мокрый, уставший, который приходил плакать в избу: «Не могу больше. Сил нет терпеть. Черти замучили…»
Несколько раз просыпалась я, дрожа от ужаса, но в темноте избы делалось еще страшнее: все казалось, что кто-то царапается в подполе, странные потрескивания идут от бревенчатых стен, и мерещились красные огоньки в черном жерле русской печи — то ли угли разгораются, то ли нечисть таращится на меня из мрака.
Не в силах бороться с такими страхами, я зажмуривала глаза и вновь проваливалась в очередное нелепое сновидение.
Утром меня разбудила Татьяна:
— Вставай! За нами машину прислали!
Я подскочила, вся в испарине со сна. Попыталась собраться с мыслями.
— Вставай же! — теребила меня Татьяна. — Лева велел срочно собираться всем!
Танька выглядела испуганной. Бледная и растрепанная Ольга уже металась по
— Да что за спешка такая? Мы же всего-то три дня побыли, а собирались — не меньше недели!
Я села на постели, пытаясь хоть что-то понять в происходящем. Ольга, всегда такая спокойная, закричала на меня:
— Собирайся!
Татьяна старалась держать себя в руках, но видно было: ей это тяжело дается. Я начала спешно одеваться под грозным Ольгиным взглядом, а Танька вполголоса объясняла:
— Я ничего не знаю. Сама понять не могу… Левка утром прибежал, как полоумный, еще темно было. Растолкал меня: срочно, говорит, сейчас же вставай, поднимай девчонок. Нам райком машину пришлет, надо немедленно ехать. А то, говорит, дождями дороги тут развезет… Или уже развезло? В общем, ехать надо как можно быстрее, а то хуже будет. Потому что им теперь не до нас… Тарахтел, тарахтел. Я ничего понять не могла. Мне показалось, что это как-то с Федором связано. Не знаю, спросонья, что ли? Я даже сейчас понять не могу: вместе они с Левой приходили или Лева один тут был? Сейчас вот говорю тебе, и все мне кажется, что вроде бы Федор с Левкой рядом стоял, только бледный до зелени, будто смерть увидал. Вроде он попрощаться с нами хотел, но ведь все спали.
Я таращилась на Татьяну, открыв рот и ничего не понимая.
— Короче говоря, — рассердилась Танька, — не знаю я ничего, что тут творится, в этой деревне! Левка сказал: есть оказия ехать, так и едем сейчас. А то потом, может, месяц никакой машины не будет. Все!
— Да. Пока ехать дают, — сказала Ольга. Она уже успела все наши вещи собрать и теперь тянула из-под меня спальник, чтобы и его тоже сложить.
Я встала. Зачем-то начала искать расческу, забыв, что Ольга наверняка уже сунула ее мне в рюкзак. Я крутилась по избе, разыскивая расческу, а Татьяна села обратно на постель и вдруг говорит:
— А я знаю, кто нас отсюда выпер. Наверняка ведьма эта, бабка Устья.
— Тише ты! — зашикала на нее Ольга. — Вдруг услышит? С ума сошла?!
— Не услышит, — уверенно заявила Татьяна. — Она и дома-то не ночевала, божий одуванчик.
— Что ты говоришь?!
— Я вспомнила. Я ночью слышала, как они с Федором говорили в сенях. Он ее просил, прямо-таки умолял. Говорил: подождем, подождем еще. Измучился, говорит. Чего, мол, тебе Матти плохого-то сделал? Все-таки, мол, родной дядька он мне. А она ему про чертей что-то… И потом злобно так: мол, сам знаешь — чего! Пока он жив, никому, говорит, покоя нет. Сам колдун не сгинет, и чего еще ждать…
Услыхав про колдуна, я непроизвольно вцепилась в Ольгу и затаила дыхание.
— И еще она сказала… Я плохо расслышала, не ручаюсь, но мне показалось…
— Что? Что?! — наседала я.
Ольга толкнула меня, бросила последнее полотенце в свой рюкзак, а Таньке сказала:
— Не надо. Молчи.
Татьяна вдруг побледнела вся, скривилась и руку к горлу поднесла, как будто у нее дыхание перехватило. Чувствуя, что происходит что-то страшное, я просто примерзла к лавке, на которой сидела.