Темная сторона разума. Как человек превращается в чудовище
Шрифт:
Потом меня позвал на свидание еще один служащий тюрьмы. Он был на несколько лет меня старше и совсем не относился к типу мужчин, с которым у меня могли бы возникнуть романтические отношения. Но в Уэйкфилде я чувствовала себя очень одинокой, вдали от родных и друзей, а он был симпатичным – и настойчивым.
Мое время в Уэйкфилде подходило к концу. Исследование, над которым я работала, потихоньку свернули (как и многие другие). Мне стали давать обычные задания. Я проводила скучное анкетирование персонала и занималась администрированием программ для лечения лиц, совершивших преступления на сексуальной почве. Ставку в Уэйкфилде я так и не получала, поэтому начала искать оплачиваемую работу. (Чуть позже я нашла место судебного психолога-стажера в психиатрической больнице для правонарушителей. Это была моя первая настоящая занятость по специальности. Это уже были не осужденные, а пациенты
Как-то мой новоиспеченный «бойфренд» сообщил, что он вместе с другими тюремщиками написали для заключенных рождественский плакат «С Рождеством! Пусть Новый год принесет исполнение всех желаний!» и повесили его в столовой. Я поморщилась. Сомнительное пожелание… После новогоднего дежурства он приехал в дом моих родителей в Стокпорте, чтобы забрать меня и отвезти в Уэйкфилд. Тогда он беседовал с моими мамой и папой, по-хозяйски положив мне руку на колено. Я приняла его демонстрацию заботы за любовь. Но очень скоро я поняла, что он не любил меня, а только стремился к контролю. До этого его поступки казались мне романтическими. Подсознательное влияние просмотренных вместе с бабушкой фильмов было очень сильным: она буквально таяла, когда Джон Уэйн в «Тихом человеке» яростно целовал Морин О’Хару, хотя та изо всех сил пыталась вырваться из его объятий.
В 2006 году старшего тюремщика Джона Холла арестовали, судили и приговорили к пожизненному заключению. За восемь лет, что он проработал в Уэйкфилде (включая и то время, когда там трудилась я), он изнасиловал четырех женщин, в том числе и коллегу по работе. Когда одна из жертв умоляла его остановиться, он так сильно ударил ее по лицу, что сломал ей челюсть. Он похитил трех девочек, самой младшей из которых было всего 12 лет. Преступник заманивал их в свою машину, отвозил в уединенные места, блокировал двери, срывал с них одежду, трогал их интимные части тела и мастурбировал перед ними. После ареста полиция обнаружила в его компьютере материалы, связанные с насилием над детьми. Во время нападений Холл пользовался своим служебным удостоверением и всегда был в форме тюремного служащего. Жертвы принимали его за полицейского. До меня дошли слухи, что коллеги Холла были глубоко потрясены его арестом. И мне сразу вспомнилась старинная история о лягушке в кипятке. Возможно, в то время в Уэйкфилде все мы были такими лягушками, которые не чувствуют, что их варят. Кто-то был крупной жабой, а кто-то поменьше.
Люди не всегда посылают предостерегающие сигналы. Внешность бывает обманчивой. Потенциальный злодей может служить охранником в тюрьме или патрулировать улицы. У него может быть семья и карьера. Он может пользоваться авторитетом и доверием. Он может быть вашим знакомым и вовсе не обязательно соответствует тем стереотипам, которые бытуют в цивилизованном обществе относительно преступников. Хорошим, законопослушным гражданам кажется, что они знают, каким должен быть настоящий правонарушитель, и от этого им легче жить. Мы все психологически отстраняемся от тех, кто преступил черту, дегуманизируем их, считаем чудовищами. Такое отношение влечет за собой ряд последствий, пагубных для нас самих. Мы перестаем замечать тех, кто живет среди нас, но при этом опасен. Важно понимать, что на самом деле между нами и ими действительно нет разделительной перегородки. «Нас» и «их» не существует. Есть только «мы».
2. Большие мальчики не плачут
Когда мы не можем найти способ рассказать свою историю, эта история начинает править нами.
Незадолго до получения приговора Патрик Томпсон попытался покончить с собой, но промахнулся, и дробовик вместо того, чтобы вышибить ему мозги, оторвал кусок лица слева. Когда он с утра зашел в нашу небольшую комнату для допроса, я не смогла полностью скрыть шок. С левой стороны у него недоставало мочки уха, части челюсти и половины щеки, а то, что осталось, представляло собой жуткое месиво из шрамов, отеков и дыр. Другая половина лица тоже была изуродована, даже скорее расплавлена, а правый глаз покрылся пеленой. К счастью, Патрик принес с собой свои картины, что позволило нам обоим немного отвлечься. Мы провели буквально несколько минут, рассматривая его произведения и обсуждая его работу, пока нам не удалось хоть как-то свыкнуться с той безумной ситуацией, в которой мы оказались. Я пришла с одной конкретной целью: выяснить, есть ли у Томпсона планы на новую попытку самоубийства.
Дело было в конце 90-х; за пару лет до этого я уже занималась исследованиями в исправительном учреждении
24
Британская тюрьма категории В примерно соответствует колонии строгого режима. – Прим. пер.
На второй день работы я пришла в допросную в сопровождении офицера оперативной поддержки (ООП), ответственного за вход, выход и перемещение посетителей. Это был кругленький бородатый мужчина с весьма внушительным животом – в других обстоятельствах он сошел бы за Санта-Клауса. Мой провожатый был откровенно рад пообщаться с новым человеком и болтал без умолку, пока мы шли по коридорам и лестницам. В частности, рассказал, что многие сотрудники уходят на больничный, чтобы как-то оправиться от стресса. А еще недавно кого-то избили заключенные.
Мы прошли мимо «безопасной камеры» – особой палаты, которая имеется в большинстве тюремных больниц. Вместо двери там решетка, через которую можно постоянно следить за теми, кто там находится. Внутри нет никаких острых предметов, повеситься тоже невозможно. Я краем глаза увидела узника этой камеры; он помахал мне, я кивнула в ответ. А ООП тут же поведал: мужчину пару ночей назад отвезли в приемный покой больницы после того, как он вскрыл старую рану в паху, которую когда-то сам себе и нанес, и напихал туда грязной туалетной бумаги, чтобы умереть от заражения крови. Сопровождавший его служащий, к которому незадачливый самоубийца был прикован наручниками во время визита к тюремному врачу, думал, что заключенному просто захотелось сменить обстановку или получить бесплатных наркотиков в виде наркоза. Поэтому охранник заявил дежурной медсестре: «Никаких обезболивающих на время промывки и зашивания раны». В итоге пациент так сильно дергался от боли, пока накладывали швы, что вывихнул плечо офицеру, к которому был прикован, причем все свидетели отчетливо слышали треск сустава. Мой болтливый сопровождающий искренне полагал, что рассказывает забавную историю, но быстро поник, увидев, что я нахмурила брови – сурово, как королева Виктория.
Дело было лютой зимой, холод пробирал до костей, и я, помнится, на работу тогда ходила в своей стандартной «тюремной спецодежде» – плотных брюках и черном шерстяном свитере с объемным воротом. В той комнатушке, где мне приходилось общаться с пациентами, стол был намертво прикручен к перегородке, чтобы никто не мог перевернуть его и швырнуть в кого-то из персонала. Огромный обогреватель, свисавший со стены, как кирпичик из конструктора Lego, работал во всю мощь. Так что, даже если Томпсон и не собирался вновь пытаться покончить с собой, нам обоим казалось, что в допросной мы попросту сваримся заживо.
Больничное крыло, построенное в 1980-х, располагалось в пристройке к основному блоку: низкие потолки, режущий глаза свет люминесцентных ламп, стандартная пластиковая мебель, линолеум на полу. Все было серо-зеленого цвета, который, по идее, должен успокаивать, а на деле повергал в уныние. Из-за ужесточения законодательства в середине 90-х наблюдался медленный, но верный рост числа заключенных, при этом правительство сокращало бюджет тюремной системы, да и строительство новых тюрем не покрывало «спроса». Сотрудников не хватало. Постоянная переполненность тюрем, их явная запущенность – норма на сегодняшний день – тогда только-только начинали сказываться. Я не устаю повторять: если сотруднику службы исполнения наказаний недостает самосознания, то он в конечном счете становится похож на тех, за кого отвечает. Персонал явно страдал от перегрузок, от недостатка моральной поддержки.