Темная сторона российской провинции
Шрифт:
Что касается Сереги, то, в отличие от нас троих, он ничего не видел, сидя за рулем, а, когда мы ему рассказали, не поверил. Или, возможно, поверил, но не захотел признаться. Такое тоже случается.
Что думает обо всем этом Вадик, я не знаю. Он уехал, сменил место жительства и перестал общаться с прежними друзьями.
А что до меня, то я не мистик и не суевер, но что видел — то видел. И тут меня ничем не свернешь и не заставишь соврать.
А видел я следующее: тот самый якобы лесник, наш гостеприимный Илья Иванович, черный, как обгорелое на пожаре бревно, и огромный, выше самых высоких
Если это означает, что мы побывали в гостях у того самого духа, хозяина клада, охранявшего на болоте старинное сокровище, — что ж, так тому и быть. Труп в салоне УАЗа остался неопознанным.
Когда мы рассказывали в полиции о леснике, приютившем нас ночью, нас едва не подняли на смех: никаких лесников и лесных сторожек в указанном нами месте нет. И никогда не было.
После случившегося нас на удивление быстро оставили в покое. Может быть, причиной тому было чудовищное состояние Данилы, а может, и что-то другое, о чем следователи не сказали. В конце концов, среди местных жителей почти каждый с детства пребывал в убеждении, что в здешних лесах не без чертовщины. В том числе и представители власти.
Так что хотя бы в этом отношении нам все-таки повезло.
АВГУСТ
Тверская область
Август — самый благодатный месяц лета.
В августе многие городские наведываются в деревню. Там есть чем порадовать высохшую душу человека, зажатого прессом площадей, пыльных улиц, прожаренных мостовых и тротуаров, отравленного гарью автомобильных пробок.
В августе у людей просыпается первобытный инстинкт собирателей, и они устремляются в лес за поспевающими дикими ягодами — малиной, смородиной; за рыжими лисичками, которые россыпями веснушек выскакивают на прогретых солнцем опушках.
Отправляясь на рыбалку, люди часто сбиваются в стаи, словно древняя племенная память охотников за мамонтами подсказывает им: так проще достичь успеха. С вечера они ставят сети и ночь напролет безудержно празднуют встречу с природой, а большую часть дня после спят.
Рыба же, бьющаяся в путах, к полудню дохнет. И когда настанет время доставать улов — кажется, все озеро провоняет от вздутых тушек окуней и плотвы, плавающих кверху пузом в теплой воде, с распущенными кишками — расклеванных своими собратьями и обсиженных мухами.
Таков август. Время созревания и урожая.
В августе в деревню возвращаются даже те, кто сумел когда-то вырваться из ее сетей в город.
Эдик Козлов явился в деревню именно в августе. Свалился нежданно-негаданно на голову родителям.
Последние лет пять он и звонил-то им не часто и вдруг — с бухты-барахты, не предупредив — приехал на недавно купленном новеньком внедорожнике. Можно представить, какой прилив чувств вызвало его появление.
Мало кто из его земляков добился в жизни столь очевидного
Если не считать сынка председателя колхоза, ушедшего когда-то по партийной линии в руководители областного центра. Но то было еще до перестройки. А после — только Эдик.
Рисуясь перед бывшими корешами, он, однако, не сильно зазнавался: честно и без уверток купил ящик водки, закуски и щедро проставился за встречу, устроив дружеские посиделки в доме родителей.
Сидя за столом с граненым стаканом в руках и размахивая соленым огурчиком, нацепленным на вилку, Эдик говорил своим оставленным в деревне однокашникам об инвестициях, налогообложении, об оптимизации налогов и диверсификации бизнеса… Вещал.
А они — Генка Курочкин, Сашка Королев по прозвищу Король, Виталик Гришин, Леша Жбанкин — слушали, соловея от водки, и чаще наливали, делая вид, что им, безусловно, знакомы все эти странные слова. Да в общем-то, оно и так: ведь они их слышали в телевизоре.
Мать с отцом, с горящими глазами и лицами, смотрели в рот Эдику, не смея ни пошевельнуться лишний раз от восторга и благоговения, ни отвлечься от созерцания пресветлого образа — сына городского, сына умного, сына богатого.
Первые деньги Эдик Козлов сделал когда-то на торговле рыбой. Браконьерствовал на местных озерах, ловил сетями и продавал на районном торжке. Потом свалил в город, где сумел зацепиться, удачно женившись на разведенке с ребенком и квартирой, окончил какие-то бизнес-курсы… После чего, по словам Эдика, и началось нынешнее его особенное процветание.
— А чего женку-то не привез? Поглядеть бы, — подала робкий голос мать Эдика.
— Она работает, — отмахнулся он. — Да и чего ей тут?
— Оно конечно, — пробормотала старуха. И все, кто сидел за столом, закивали: разумеется. Какой, правда, городской бабе в деревне интерес?
Корешам Эдиковым хвастаться было нечем. Особенно Королю — две недели назад он попал под следствие как подозреваемый в краже из промтоварного ларька.
— Эх, братишки! — Щеки Эдиковы лоснились, и сам он весь сиял, поднимая новый стакан за встречу с друзьями юности. — Да как же я рад-то всех вас видеть!
По правде говоря, Эдик даже не подозревал, сколько счастья доставит ему встреча с родиной.
Видеть односельчан и бывших друзей такими пришибленными его успехами оказалось не сравнимым ни с чем удовольствием, натуральным блаженством. Даже всемирная слава и признание ни капли не прибавили бы к этому необыкновенному чувству. Ведь, пытаясь добиться успеха и завоевать мир — не этого ли торжества над собственным прошлым жаждут люди? Торжества над самими собой — над теми собой, прежними, которые пребывали еще в слабости и забвении.
— А знаете что, братва? Чего мне сейчас больше всего хочется? — спросил Эдик, сверкая глазами.
— Ну? — хмыкнул Жбанкин.
За болтовней и тостами настал уже вечер. Эдикова старенькая мамаша потихоньку выбралась из-за стола и пошла собирать грязные тарелки, чтоб вымыть посуду на кухне.
— А сгоняем-ка по старой памяти на рыбалку! А, братва? — подмигнул приятелям раскрасневшийся Эдуард. — Загудим, как раньше, на всю ночь?
Лешка и Генка пожали плечами, Виталик поддержал идею: