Темная сторона российской провинции
Шрифт:
В изумлении вытаращив глаза, Ромка смотрел на реку: на тощие фигуры, в струях черной воды, скорбные лица и руки, вскинутые вверх в невыразимой тоске…
Но только моргнул — и пропало видение.
Волна улеглась. Взрывы расчистили русло.
Река пошла, оставив в покое мост. Покатила без остановки своим путем, все дальше от Москвы.
— Видал?! — вскрикнул дед. — Вот как оно сказывается-то…
— Вроде да, — сказал Ромка, переведя дыхание. И присел, чтобы поднять свалившийся в снег рюкзак.
— Вро-оо-оде? — протянул
Он сердито сплюнул, полез в карман за новой сигаретой, но, так и не добравшись до пачки, махнул рукой.
Ромка пожал плечами, подобрал рюкзак и побрел обратно к трассе, чувствуя, что на рыбалку в здешние края его еще долго не потянет.
КУКЛА
Московская область, г. Фрязино, усадьба Гребнево
Я не заметил, как он появился рядом со мной — человек в черном драповом пальто. Я как раз прицеливался объективом, стараясь добиться более четкой картинки — хотелось сфотографировать развалины в необычном ракурсе: изящно изогнутые тонкие деревца и подтаявший, порыжелый ноздреватый снег в рамке кирпичей, закопченных после пожара. Там, где остов бывшего имения затенял дорожку к флигелю, все еще сохранялся снег этой зимы.
Человек двигался вдоль стены с внутренней стороны и бормотал про себя, опустив голову, как будто искал что-то. Мне послышалось — он говорил про куклу. «Чертова кукла» или что-то в этом роде.
Заметив меня, он спросил:
— Это вы для суда снимаете?
— Нет! — удивился я.
— Значит, вы из газеты?
Я рассмеялся.
— Послушайте, я обычный фотограф-любитель. Приехал по собственному хотению. По зову сердца, понимаете?
Он глянул на меня исподлобья.
— Так вас не судебная экспертиза направила?
— Никто меня не направлял. Говорю же вам! Просто люблю заброшенные здания фотографировать. Живописные места. Природа и все такое…
— А, — недоверчиво протянул он.
— А вы? — Во мне вдруг проснулось любопытство.
— Я? Я реставратор. Шалимов.
Мне стало еще интереснее, и я представился ему: «Виктор. Зайцев». Мы пожали друг другу руки, и я спросил, что он тут делает. Он буркнул себе под нос:
— Да я тут, собственно, так… Думал, может, найдется?
— Что найдется? — переспросил я.
— Кукла, — ответил Шалимов и замолчал.
Я ждал пояснения, рассматривая реставратора в упор. Он вздохнул и спросил:
— Вы знаете историю этого места?
— В самых общих чертах, — ответил я. — Дворец недавно восстановили, собирались открыть в нем музей. Но случился пожар, и все сгорело. А раньше тут, кажется, был санаторий. Причем до революции — тоже. А что?
Вместе с новым знакомым мы направились по дорожке, ведущей от главного дома к флигелю. На середине пути я остановился, чтобы сфотографировать панораму заброшенной усадьбы, обернулся
Дом укоризненно смотрел нам вслед черными провалами вместо окон; фасад с обвалившейся штукатуркой, из-под которой торчало «мясо» кирпичной кладки, напоминал скорбное лицо жертвы с ободранной, клочьями висящей кожей.
— Отсутствие жизни обезображивает. Чудовищно. Не находите? — заметил реставратор.
— Нахожу.
— Да, и есть определенное сходство. Когда мне в руки попала история баронессы, я это сразу заметил. Думаю, именно здесь он и написал свою историю про куклу…
— Он? Кто он?
— А я не сказал? — спросил Шалимов, моргая. — Грин. Литератор. Тот самый. Алые паруса, Ассоль, капитан Грей, помните? И кукла та самая.
С этим человеком нужно иметь большое терпение, подумал я. Но ведь явно какая-то тайна вертится у него на языке! И я твердо решил узнать ее.
— При чем же тут Грин?!
Думаю, реплика прозвучала сердито. Шалимов с удивлением уставился на меня, потом потряс головой, рассмеялся.
— Простите. Когда я здесь, у меня почему-то все мысли путаются. Если хотите, я расскажу.
— Хочу. Расскажите!
— Попробую. Вы знаете, что у Грина был брат?
Я покачал головой, и реставратор поторопился пояснить:
— Так вот. У Александра Гриневского, который вошел в литературу под именем Грин, была бурная молодость. Он рано оторвался от семьи, много скитался, не имея, по сути, профессии. В те годы Россия уже дышала революцией… Такая обстановка. Грин примкнул к партии эсеров и несколько лет провел на нелегальном положении. Его арестовывали, ссылали, он убегал, жил по фальшивым паспортам…
Шалимов посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я слушаю внимательно. Я кивнул, и мы, не сговариваясь, направились снова к флигелю.
— У будущего писателя имелся троюродный брат, — рассказывал Шалимов. — Старше его на 20 лет, благополучный, во всех отношениях состоявшийся человек — Федор Александрович Гриневский. Врач, весьма популярный у московской публики. Лечил даже и знаменитостей — Савву Морозова, актера МХАТа Мейерхольда. В 1904 году на Поварской улице в Москве доктор Гриневский открыл санаторий для нервных больных, а в 1913 году выкупил имение Гребнево у его владельцев — купцов Кондрашовых, подремонтировал усадьбу и разместил тут загородный филиал своего санатория. И вплоть до 20 года вел здесь дела, после чего уехал на родину, в Польшу.
— Так. И о каком же сходстве вы говорили? Если между братьями, то тут больше разницы! — усмехнулся я.
— Погодите. Это не все! — Шалимов тряхнул головой. — Не имеется никаких документальных свидетельств, что братья когда-нибудь встречались и даже вообще были знакомы. Однако есть определенная логика в том, что этих подтверждений не существует. Я хочу сказать, что, если б даже братья и были тесно связаны друг с другом, им обоим было гораздо выгоднее это скрывать.
— Почему? — не понял я.