Темница тихого ангела
Шрифт:
Пообедав, Григорьев отправился на работу, а Николай на студию телевидения – участвовать в каком-то популярном шоу в качестве почетного гостя.
День шел за днем, и каждый почти ничем не отличался от предыдущего. С утра Торганов садился за роман, мучился часа четыре, потом связывался с Витальевым и болтал с ним на отвлеченные темы. После обеда отправлялся в комиссию или на телевидение, куда его стали приглашать через день. Участие в различных программах ничего не давало, порой раздражало, но издатель настаивал, скорее всего, вызовы на телевидение тоже им оплачивались. Торганов решил сделать перерыв и не отзываться на приглашения телевизионщиков и какое-то время не ходить в офис Комиссии по помилованию. Но только от встреч с Алисой он отказаться не мог.
Она тоже была загружена работой, прибегала поздним вечером, уходила утром, но могла и в середине ночи сорваться. Два или
– Я, пожалуй, пару недель не буду приходить, – сказал Николай помощнику Локоткова, – работа над новой книгой затягивается: мне перед издательством неудобно.
– Ваше право, – согласился Григорьев.
В этот день Торганов собирался подольше поработать с делами людей, подавших прошения о помиловании. Он делал выписки в блокнот, помечая уголовные дела и фамилии осужденных, которым, по его мнению, можно было оказать снисхождение. Собрался было уходить, когда увидел на столе перед Григорьевым объемистую папку.
– А что это у вас? – спросил Николай.
– Нашумевшее дело Татьяны Рощиной, – ответил помощник председателя комиссии, – девушку приговорили к смертной казни за двойное убийство и за покушение на убийство ребенка. Естественно, что никто ее не помилует и пересмотра дела, о чем просит ее адвокат, не будет. Он уже восемь лет бьется, чтобы провели новое расследование обстоятельств – по его мнению, показания не всех свидетелей были рассмотрены на заседании суда, а кроме того, адвокат уверяет, что многие факты, принятые судом как неоспоримые, противоречат друг другу.
Торганов открыл папку и увидел фотографию темноволосой девушки с грустными глазами. Ему показалось вдруг, что он уже видел когда-то эти глаза, попытался вспомнить, но тут же понял, что это невозможно.
Начал листать страницы обвинительного приговора и не мог поверить, что все это совершила эта молодая женщина. Судом было доказано, что Татьяна Владимировна Рощина (в девичестве – Тихомирова), вступив в преступный сговор с нотариусом Семиверстовой О. К., совершила мошеннические действия в отношении имущества своего супруга Рощина М. Ю., а именно: оформила на себя квартиру в Москве, ранее принадлежащую мужу, а также переписала на свое имя загородный дом и участок земли в полгектара и акции предприятий… Далее шел перечень предприятий, в которых Рощин М.Ю. являлся учредителем или одним из акционеров. Муж узнал о ее махинациях, пригрозил разводом и судебным иском, но Рощина убила мужа и его охранника, использовав в качестве орудия убийства пистолет «ПМ», принадлежащий Рощину. После чего трижды стреляла в несовершеннолетнего сына – Рощина С.М., но промахнулась… За день до убийства было совершено покушение на нотариуса Семиверстову, которую убили в ее конторе из неустановленного оружия, предположительно пистолета иностранного производства. Нотариальная контора была подожжена и выгорела полностью. Убийство нотариуса носило явно заказной характер, и, хотя в организации этого убийства вина Рощиной не была доказана, суд принял к сведению, что ликвидация адвоката и реестровых книг была выгодна исключительно одному человеку – Рощиной Татьяне Владимировне.
Торганов еще раз посмотрел на фотографию и не мог поверить всему этому.
– Ужас какой! – сказал он. – Такая красивая девушка!
– Очень красивая, – согласился Григорьев, – только внешность зачастую обманчива, как и в этом случае: судом ее вина полностью доказана. А ведь дело было громким: убитый Рощин являлся крупным предпринимателем, только-только его избрали в Государственную думу по одномандатному округу как руководителя общественной организации. А потому убийство рассматривалась не просто как бытовое или из корыстных побуждений, а как террористический акт, совершенный против политического деятеля. Несколько серьезных статей сразу по совокупности не давали надежды на снисхождение. К тому же она сама признала свою вину. Вы понимаете, что никакого помилования не может быть?
– Да, – согласился Торганов.
И опять посмотрел на черно-белый снимок. Трудно было поверить, что на нем запечатлена убийца.
– Ладно, вернусь лучше домой к своему рабочему столу, – произнес Николай, протянув Григорьеву руку для прощанья.
– И правильно, – согласился помощник председателя Комиссии по помилованию.
Похоже было, что Торганов ему изрядно надоел.
Глава девятая
Телефон Алисы не отвечал. Вполне возможно, что у нее была запись на телевидении. Несколько раз Торганов пытался связаться с ней, но безуспешно. Что-то тревожило его, и он не
Мобильник лежал на столе, и рука сама потянулась за ним. Может, есть смысл в том, чтобы восстановить в памяти все, что произошло с момента его появления в России. Правда, в Петербурге не было ничего, кроме пьяного застолья с бывшими одноклассниками. Но все же Торганов решил позвонить Серегину.
– Колька! – обрадовался Валентин. – А мы с Бородавкиным как раз тебя вспоминаем. Вчера тебя по телику показывали, вот и вспомнили. Как по поводу инвестиций? Это насчет «рафиков». Их оба отдают за три штуки баксов. Еще тыща потребуется на перекраску и установку дополнительных сидений: не возить же пассажиров на носилках!
Он говорил быстро и не давал вставить ни слова. Судя по всему, они с Бородавкиным уже побывали в винном магазине.
– Ну, может, еще тыща потребуется туда-сюда на разные непредвиденные обстоятельства. Итого пять. Ферштейн? Но только ты скорее думай, а то я других инвесторов найду.
– Когда нужны деньги? – спросил Торганов, понимая, что без этого разговор может не состояться.
– Так вчера еще. Ну, короче, до сентября они подождут с продажей, а потом…
– Хорошо, я дам тебе пять тысяч долларов, приеду до сентября и дам, только ты мне ответь на один вопрос.
– Отвечу, конечно! Хоть на два.
Торганов уже понимал, что позвонил именно тому человеку, которому надо было. Он выдохнул, снова вдохнул, стараясь унять биение сердца.
– Валентин, помнишь, ты говорил об однокласснице, которая кого-то…
Николай сделал паузу, потому что не мог произнести страшного слова.
– Мужа убила, – наконец выдавил он.
– Ну, – вспомнил Серегин, – говорил. И что с того?
– Фамилию ее не можешь назвать?
– Запросто: у меня память знаешь какая! Помню эту девчонку – она еще отличницей была. Пришла к нам в восьмой прямо после шестого. Во как! А разве ты ее не помнишь? Она же в нашем дворе жила, только в другом доме.
– Фамилию!
– Ленка ее звали. Или Танька. Точно, Танька! А ты сам, что ли, вспомнить не можешь? Тихая такая была. Я у нее домашнее задание всегда списывал, а другие давать не хотели. Она в тебя влюбленной была. Как узнала, что ты в Штатах навсегда остался, так и заплакала прямо на уроке. Вот так! Тихомирова ее фамилия.
– Спасибо. С меня пять тысяч.
– Когда привезешь? А то…
– Пока! – крикнул в трубку Николай и отключился.
В материалах судебного дела была упомянута девичья фамилия преступницы; Торганов не помнил ее наверняка, но она казалась именно такой, какую назвал спивающийся Серегин. Впрочем, теперь Николай уже почти не сомневался, что это именно она – та самая девочка, с которой он танцевал на школьном вечере, которая казалась ему тогда такой близкой, – да она и была самой близкой: он обнимал в полумраке зала ее талию, недолго обнимал, и более всего хотел, чтобы мгновение остановилось. Почему он не узнал ее сразу? Возможно, от того, что глаза у нее теперь стали другими. Хотя снимок был сделан более восьми лет назад… Какая она сейчас – девочка-подросток, заплакавшая от одного известия о том, что никогда в жизни не увидит его – Кольку Торганова?