Темное прошлое человека будущего
Шрифт:
– объяснила Ирина. – Я тогда его не слушала, а теперь вижу, что он прав был. И не только в этом…
Она была очень сосредоточена, вся в себе и, даже целуя меня, продолжала, похоже, думать о Некриче. Спросила, как мне ее новое платье, я сказал, что очень нравится.
– Я так и думала, что ты оценишь. У вас с ним похожий вкус.
Гурий мне дал денег, чтоб я не плакала, и я сразу себе это платье выбрала, потому что бордовый был его любимый цвет. И фасон ему бы понравился, правда?
– Не знаю, наверное…
– Теперь я
Из-за этого стремления представить себя со стороны она казалась полностью поглощенной собой, постоянно мысленно себя осматривающей, как будто была часовым на своей собственной границе, лишь изредка выглядывающим через нее во внешний мир, чтобы заметить, например, меня.
– Тебе известно, как это произошло? – спросил я, избегая слова " убийство ". Теперь, когда мысль о том, что Некрича больше нет, стала не то чтобы привычной, но одной из прочих мыслей, а не единственной, заглушающей все остальные, обстоятельства его гибели снова обрели значение. Ирина наморщила лоб.
– Они повезли его на машине, Коля с Толей, но по дороге сломался мотор. Они не смогли его починить, такси тоже не ловилось, и они не придумали ничего лучшего, чем везти Некрича на метро. Там был народ, Некрич воспользовался этим и вырвался…
– Но не могли же они на людях в него стрелять?!
– Нет, он то ли в тоннель, удирая, спрыгнул, то ли в какой-то служебный проход… Я не поняла до конца…
– Какой-то бред.
– Бред… – Ирина провела рукой по лицу, словно хотела стереть стоящую перед глазами неясную сцену убийства. – Я была уверена, что это с кем угодно может случиться, только не с Некричем. А с ним – что угодно, только не это… Мне казалось, что все, что он делает, не всерьез, как будто понарошку, просто игра такая, и все вокруг это тоже понимают…
– Я тоже думал, что его поведение – безостановочная игра, сплошной театр… Я никогда ему сперва не верил, но потом всякий раз оказывалось, что так все и есть на самом деле. Его театр неизменно оборачивался действительностью, нашей общей действительностью…
– И смертью, – закончила Ирина, и мне показалось, что тревожный часовой на открытых участках ее границы – голых загорелых руках, ногах и шее – удвоил бдительность. Ее твердые неподвижные губы сохраняли привкус последнего слова, когда я ее поцеловал. Она разделась так просто и обыкновенно, как будто давно была моей женой.
В постели Ирина упорно не хотела закрывать глаза, хотя обычно они закрывались у нее сами собой почти сразу. Они не пропускали в себя мой взгляд, отталкивали его, как магнит отталкивает другой магнит того же заряда. Насильно держа их открытыми, она смотрела не на меня, а куда-то за меня, пытаясь, похоже, разглядеть за моей спиной под потолком комнаты наблюдающую за нами душу Некрича. Потом ее веки все-таки сомкнулись – наверное, приковавшей ее к себе душе Некрича надоело глазеть на нас, она отвернулась, – и напряженная Иринина сосредоточенность разрядилась наконец нежной истерикой.
– Мальчик, – шептала она мне на ухо, хотя никогда раньше так меня не называла, – мальчик мой, мальчик…
Я слишком хорошо помнил, кого она так звала в постели, и догадывался, что под ее закрытыми веками мне нет сейчас места.
– Мальчик мой, – жалела она меня до слез вместо Некрича, изо всех сил прижимая к себе. Уверенный, что эта непривычная судорожность причитается не мне, а тому, кого больше нет, я не удержался и спросил, когда все кончилось, но раньше, чем она пришла в себя:
– Ирина, кто я? Как меня зовут?
Она не сразу, но все-таки вспомнила.
Среди всех мужчин, окружавших Ирину в настоящем и прошлом,
Некрич после своей гибели стал для нее вне конкуренции. Он обогнал всех, вырвался вперед, первым заглянул за черту, которую рано или поздно пересечет каждый, и узнал то, что не известно пока никому из нас. Теперь его образ в ее памяти окрашивался отсветом этого смертельного лидерства. Умерев, он разом избавился от своих недостатков, всего своего безумия и нелепости, а главное, от претензии на единоличное обладание ею.
То, во что он превратился в Ирининой памяти, вызывало у нее чувства скорее материнские, чем те, которые она обычно испытывала к мужчинам, а потому нераздвоенные и сильные. "А ведь ты угадал тогда, – сказала она, – при нашей самой первой встрече, когда нас в метро друг к другу прижало, помнишь? Ты был прав, я все еще люблю его ". С закрытыми глазами проводя пальцами по моим губам, Ирина говорила: "У тебя рот такой же, как у Некрича. И манера разговаривать похожая ". Меня, естественно, раздражало это желание находить во мне несуществующее сходство с Андреем, несколько раз я даже специально изучал себя в зеркале, чтобы убедиться, что она ошибается, и не обнаружив ничего общего, все же не мог отделаться от неприятного осадка: что если со стороны виднее?
Мне было ясно, что я стал для нее его заменой, как бы земным воплощением Некрича и, кажется, не меньше, чем сам по себе, привлекаю ее возможностью говорить о нем, иллюзией сохраняющейся связи с ним через меня. Может быть, подумалось даже мне, и с самого начала, когда Некрич был жив, ее бессознательно притянула ко мне потребность в такой связи: ведь не было ни одного раза, чтобы, встретившись, мы не вспоминали бы о нем. Теперь мне казалось, что только о Некриче мы всегда и разговаривали. Во всяком случае, то, что мы были с ним друзьями, давало мне в