Темное прошлое человека будущего
Шрифт:
Лепнинский.- Это авторская копия, оригинал датирован двумя годами раньше. Самохвалов, большой мастер. Знаете, за сколько она мне досталась? Не поверите. Даже стыдно сказать, за совершенно смешные деньги. А есть здесь полотна, которые я и вовсе даром приобрел или за чисто символические суммы. Настоящей цены на эту живопись пока еще нет. Но можете мне поверить, через несколько лет стоимость моей коллекции взлетит до небес, мои картины будут стоить тысячи, десятки тысяч. Я имею в виду, конечно, долларов. А у меня ведь есть не только картины. Я могу вам показать плакаты того же периода, почтовые открытки, киноафиши,
Оглянувшись на Гурия, я заметил, как он внимательно слушает.
– На втором этаже у меня одежда: френчи, кожанки, толстовки, регланы – все, что душе угодно, четыре битком набитых шкафа.
– Почему вы уверены, что все это поднимется в цене? – спросил Гурий.
– Можете мне поверить! Что до живописи, то мы стоим сегодня на пороге глобальной переоценки ценностей. Миф об авангарде исчерпал себя, обнаружив полную несостоятельность. Русским авангардом уже завалены все аукционы, он больше никому не интересен. Пришло время для гамбургского счета. Становится наконец ясно, что художники вроде Поповой, Малевича и иже с ними обязаны своей популярностью чисто политическим причинам и не идут ни в какое сравнение с такими классиками, как Налбандян,
Ефанов, Соколов-Скаля, не говоря уже о
Кончаловском или Корине. А произведем грядущую переоценку мы, коллекционеры, потому что мы и есть на самом деле подлинные революционеры в области вкуса…
Лепнинский достал платок, звучно высморкался и поморгал красноватыми веками над слезящимися глазами.
– Ну а вещи? – спросил Гурий с деланным безразличием, скрывающим явную заинтересованность. – Думаете, они тоже подорожают?
– Еще как! Вот увидите! Как только все поймут, что их эпоха действительно ушла и никогда больше не вернется, они снова войдут в моду. Коллекционная цена имеет мало общего с действительной стоимостью, она является мерой нашей сентиментальности и ностальгии, а эти чувства с течением времени только усиливаются… Вам не кажется, что от окна сквозит? Нет?
А мне всюду мерещатся сквозняки…
Лепнинский задернул темные шторы на окне, запахнул потуже свою вязаную кофту. Полина Кузьминична внесла чай с коньяком и ликерами. "Физкультурник – будущий боец", – было наискось написано на чайнике.
– Мы, коллекционеры, проводим черту, отделяющую прошлое от настоящего. Мы приходим после того, как свершится суд над прошлым, после оглашения приговора. Суд над прошлым сам принадлежит прошлому и уходит вместе с ним. Мы определяем момент, когда минувшее становится безвозвратным, выходя из времени в вечность, и сохранившиеся вещи обретают коллекционную ценность. С этого момента они утрачивают обыденное назначение, приравниваясь к произведениям искусства и соответственно возрастая в цене. Как факты, пережив свое время, становятся легендами о себе, так и вещи, которые я собираю, больше самих себя – они представляют эпоху. Время – самый большой художник, оно наделяет особой ценностью все, что не уничтожает…
Заметив, что Гурий собирается закурить и хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, Лепнинский протянул ему коробок с надписью "Канал Москва – Волга 1937 – 1947". Над надписью были нарисованы шлюзы канала, сквозь них плыл пароходик, сверху кружились чайки. Гурий покрутил коробок, рассматривая, осторожно чиркнул спичкой, пальцы его вздрогнули, точно он не ожидал, что она действительно зажжется.
– Кстати, об Андрюше у вас никаких новых сведений? – спросил
Лепнинский как бы между прочим.
– А у вас?
– Нет, пока ничего… Взгляните, как его ваза сюда хорошо встала.- Лепнинский кивнул в сторону стоявшей рядом напольной вазы с портретом отца Некрича и, протянув руку, погладил ее по круто выгнутому боку, как женщину по бедру.- Странно, странно…
– Что вам странно? Что он не разгуливает по улице Горького, ища встречи с нами?
– Да нет, мне странно, что я так в нем ошибся. Мне казалось, что он способен на большее, нежели заурядное мошенничество, на нечто подлинно значительное… У меня создалось впечатление, что он человек масштабных жестов… А то, что он сделал,- это ведь так мелко, согласитесь… Обмануть людей, которые, доверяя ему, не потрудились проверить…
– Что вы имеете в виду под большим, чем мошенничество? – спросил я, вспомнив об угрозах Некрича в адрес Ирины.- Убийство?
– Разве в банальном убийстве есть подлинный масштаб поступка?
Где-нибудь в сонной Европе еще может быть, но не у нас… Здесь это унылая обыденность, неблагодарный труд тупых чернорабочих от криминала…
Гурий взглянул на Лепнинского исподлобья, решая, кажется, стоит ли ему принимать последние слова на свой счет, затем снова погрузился в разглядывание спичечного коробка. Похоже, он впервые открывал для себя мир мелких вещей, оказывающихся способными пережить грандиозные эпохи.
– Что вы с ним сделаете, если поймаете?
Вместо ответа Лепнинский высморкался, с выражением глубокого сожаления вытер нос и убрал платок в карман.
– Сначала поймать нужно,- сказал Гурий. – Ирина считает, что такой человек, как Некрич, как только у него появятся лишние деньги, первым делом отправится в бардак. Она его все-таки лучше любого из нас знает, поэтому я поручил одному из моих людей обойти все московские бардаки с его фотогра-фией.
– Этого задания ему до конца жизни хватит… – сказал
Лепнинский.- Жаль, что вы его тогда в театре упустили. Ну да ничего, найдется. Помните этот стол из Андрюшиной квартиры?
–
Лепнинский показал на стол из кабинета отца.- Я три года такой искал. И вот, пожалуйста, он мой. Так и Некрич не пропадет, рано или поздно встретимся.
Потом, после того, как мы осмотрели несколько витрин со спортивными кубками, вымпелами и значками ГТО, ознакомились с небольшим, но представительным собранием отечественных зажигалок, поднялись на второй этаж, где Лепнинский продемонстрировал нам содержимое шкафов с одеждой, уже провожая нас в прихожей, он еще раз сказал:
– А Некрич отыщется, никуда не денется. Без него моя коллекция неполная.
Когда мы вышли от Лепнинского, Гурий не отпустил меня, а потащил с собой в ресторан. Большого желания идти с ним у меня не было, но он настаивал, я согласился.
– Ну как тебе этот кол-лек-ционер? – спросил Гурий, когда мы сели за столик, для пущей иронии произнеся последнее слово по слогам.
– Да так, постаревший мальчик. Как начал в детстве с марок или открыток, так до сих пор не может остановиться.
– А квартира у него ничего себе. Два этажа, не хило! Только от центра далековато.