Темное торжество
Шрифт:
— Хватит глупостей! Клянусь Всевышним и всеми девятью Его святыми! А теперь пусти, больно же!
Его настроение меняется, как бегучая ртуть. Он ловит мою свободную руку и подносит к губам:
— Я не должен был сомневаться в тебе.
Его дыхание теплом обдает мне кожу. Он переворачивает мою кисть и целует запястье.
— Вот именно, не стоило. — Я тяну руку к себе и чувствую немалое облегчение, когда он отпускает. Принимаюсь убирать растрепанные волосы, больше для того, чтобы он опять за руку не схватил. — Ну и как, по-твоему, я объясню все это отцу?
Юлиан
— Мы скажем, что он был кругом виноват, как отец и подозревал, а ты еще и поймала негодяя с поличным. Так что у тебя не оставалось выбора, кроме как убить его, прежде чем он отправит еще одно послание герцогине.
— Еще одно послание?
Взгляд Юлиана, по обыкновению, непроницаем.
— Именно. Поскольку тебе удалось выяснить: это он предупредил герцогиню, что она едет прямо в ловушку.
Я вынуждена признать, что Юлиан удивительно ловко сумел обратить незавидную ситуацию к нашей с ним выгоде. К моей выгоде, вернее сказать. Снова он придумал верный способ защитить меня от гнева д'Альбрэ. Однако в этом таится своя опасность: мне остается только предположить, что Юлиан подозревает — герцогиню предупредила я.
А он тем временем добавляет:
— Я позабочусь о трупе.
Я выгибаю бровь и фыркаю:
— С тебя причитается за маловерие.
Он вновь хватает меня за руки.
— Один поцелуй, — молит он. — В знак того, что ты не сердишься.
Хочется отказать ему, но я, по сути, трусиха. Какие отказы, когда он допущен к моим самым опасным секретам! Ужас отравляет мою кровь, когда Юлиан наклоняется и накрывает мои губы своими… Я просто отъединяю свой разум от тела, почти так же, как отъединилась от плоти душа Матюрена. Только так я способна выдержать прикосновение Юлиана.
«Он мне не брат, — твержу я про себя. — Он мне не брат…»
И это еще одна причина, по которой я так отчаянно цепляюсь за свою веру в Мортейна. Если Он и вправду отец мой, значит у нас с Юлианом нет ни капельки общей крови.
Юлиан велит возвращаться в мои покои, а сам остается навести порядок на месте убийства. Я ухожу на чужих ногах, неверной походкой марионетки на ниточках. Чувствую себя выпотрошенной, точно рыба, которую мы ели на ужин.
Когда наконец добираюсь к себе, там никого нет — только девушка с кухни, разводящая на ночь огонь в очаге. Она так торопливо удирает при моем появлении, словно один мой взгляд способен превратить ее в жабу. А может, боится кары за то, что одним со мной воздухом посмела дышать?
Отцу случалось наказывать слуг и за меньшие проступки.
Яркое желтое пламя дышит успокаивающим теплом, и я подхожу погреться, устраиваюсь как можно ближе. Руки еще трясутся, холод, кажется, проник в самые кости, и все мое существо до последней жилочки прямо-таки вопиет: беги отсюда!
Я думаю о душе Матюрена, покинувшей бренное тело. И желаю — да что там, жажду! — такого же освобождения и для себя. Я вспоминаю, как стояла на башне и дышала пьянящей свободой, а ветер нашептывал мне, обещая унести далеко-далеко… Уж
В это время входит Тефани. У нее крупные ноги, и ее легко узнать по шаркающей походке. Она коротко кланяется у входа, после чего бросается прямо ко мне:
— Госпожа! Пожалуйста, простите, что я одну вас оставила! Я думала, вы… вы…
Она делает неловкий жест, не находя слов.
Я слишком измотана и душевно разбита, чтобы изображать господское негодование.
— Просто постарайся впредь подобного не допускать.
Она озабоченно морщит лобик:
— Хорошо, госпожа… А вы, часом, не приболели?
— Нет, я лишь устала.
— Но вы вся дрожите! Сейчас вам чего-нибудь горяченького выпить принесу.
Я молча отдаюсь ее заботам. Вручив мне кубок, она откидывает покрывало на постели и принимается греть простыни.
Пока Тефани возится, я стою у камина, потягивая вино и ожидая, чтобы прошла дрожь. Больше всего хочется залезть в ванну, но час уже слишком поздний, и не к чему привлекать лишнее внимание к своей особе. А жалко: кровь Матюрена, поцелуй Юлиана — я чувствую себя невыносимо замаранной…
— Госпожа?
Я поднимаю голову. Тефани держит наготове мой домашний халат:
— Вам раздеться помочь?
— Да, будь добра.
Она ловко и заботливо управляется с моей одеждой. В отличие от Жаметты, Тефани знает свое дело, и ее молчаливое общество устраивает меня как нельзя лучше. Когда она отворачивается убрать мое платье, я иду к столику и открываю украшенную камешками шкатулку. Поставив кубок, достаю из шкатулки маленький хрустальный фиал. Это сонное зелье — прощальный подарок сестры Серафины. Она, конечно, прямо не говорила, но я-то видела, что ей не по нраву решение аббатисы так скоро отослать меня в мир. Серафина знала, что без ее снадобий я там, очень возможно, вообще спать не смогу.
Открыв фиал, я на миг задумываюсь, а не вытряхнуть ли в вино все его содержимое? Вот усну и уже не проснусь. Какое невероятное, сладостное искушение — погрузиться в сон и никогда больше не иметь дела ни с д'Альбрэ, ни с аббатисой, ни с Юлианом…
Но что, если Смерть вновь отвергнет меня? И я буду лежать беспомощная и беззащитная, до самого выздоровления отданная на милость других? Какая жуткая мысль!
И потом, этот рыцарь… А вдруг он и вправду еще жив? Что с ним станется, если я сейчас умру?
Я роняю в вино две капельки из фиала. Убираю его в шкатулку и запираю ее на ключ.
И самое главное: умри я, и кто тогда убьет д'Альбрэ? Ибо он должен умереть, отмеченный или нет.
Тефани, должным образом нагрев постель, спешит распустить мои волосы. Фрейлина до того легко касается их гребнем, что я даже удивляюсь, ведь обычно она такая неуклюжая. Закрываю глаза, и нежные, размеренные движения служанки словно бы вычесывают из меня страх. Ее ласковая забота даже заставляет вспомнить, как мы с Аннит и Исмэй по очереди расчесывали и укладывали друг дружке волосы в монастыре… Всеблагой Мортейн, до чего же мне не хватает подруг!..