Темное торжество
Шрифт:
От этих слов у меня внутри дрожит тревожная струнка. Уж не намекает ли он? Не подозревает ли, что именно я повинна в нескольких разрозненных смертях, случившихся за последние месяцы? Я кривлю губы в кровожадной улыбке.
— Пожалуйста, не нужно сдерживаться ради меня! Я бы тоже не отказалась развлечься!
Юлиан смеется, и, кажется, от души. Мне сразу делается легче.
— Понаблюдай за Пьером, — говорит он. — Захватывающее зрелище — соблазнение баронессы Вьенн непосредственно под носом у мужа!
Я немедленно нахожу взглядом
Нас с Пьером при всем желании друзьями не назовешь. В двенадцать лет он возжелал доказать, что из мальчика стал взрослым мужчиной, и силой вырвал первый поцелуй у меня, девятилетней тогда.
Помнится, я была так потрясена и оскорблена его поступком, этим нарушением предполагаемой неприкосновенности моей личности, что расплатилась с ним единственным доступным мне тогда способом: тоже поцеловала его. Нет, я не просто ответила на поцелуй, когда он насильно присосался к моим губам. Я выждала несколько дней, подстерегла его, когда он начищал латы нашего государя-отца, подскочила к нему (я видела, как Мари, служанка с верхнего этажа, поступала так с одним из воинов), обеими руками ухватила единокровного брата за гладкие щеки — и смачно чмокнула в губы!
Тогда и появился шрам, ныне украшающий его левую бровь. Это я треснула ножнами отцовского меча, когда Пьер вздумал снова насильственно поцеловать меня.
Но сегодня, кажется, мне выпал редкий случай испытать благодарность по отношению к Пьеру! Как же кстати он увивается за женой Вьенна! Если смерть барона вызовет подозрения, они падут не на меня, а на этих двоих!
Я с коварной улыбкой поворачиваюсь к Юлиану:
— Как по-твоему, скоро барон Вьенн заметит, что благодаря Пьеру стал рогоносцем?
Юлиан улыбается в ответ:
— Очень скоро! Пьер не получит полного удовольствия, пока не сможет ткнуть барона носом в измену жены!
Ну ладно, раз уж мы перемываем барону косточки, я разрешаю себе найти его взглядом, а потом и Жюльера. Прямо-таки слышу торопливое биение их сердец, несмотря на то что оба скачут на некотором расстоянии от нас, и настоящий слух мне тут не помощник. Еще я вижу, что на лбу Жюльера выступили крупные капли пота, зато Вьенн пока не обнаруживает никаких признаков нездоровья. Он тяжелее Жюльера. Конечно, он должен впитать больше яда, чтобы тот подействовал.
Но прежде чем мы с Юлианом успеваем продолжить наш разговор, один из егерей трубит в рог. Охота началась.
Я сдергиваю с птичьей головы колпачок, и соколиха расправляет крылья, готовая к взлету. Зоркие глаза обшаривают поле. Я запускаю ее с руки… и немедленно исполняюсь зависти: как же свободно взмывает она в небесную высь, делает круг и еще один, высматривая добычу…
Что ж, у нее своя добыча, у меня — своя. Лица обоих баронов успели сделаться пепельными. Левая рука Жюльера беспомощно свисает вдоль тела. Если уже началось онемение членов, ему осталось недолго!
Тут егерь снова трубит в рог. Спущенные собаки уносятся в кустарник — поднимать дичь. С хлопаньем мельтешат крылья, в воздух поднимаются перепуганные куропатки.
Соколы падают на них с неба, точно тяжкие камни, выпущенные из требушета. Один за другим доносятся звуки мягких ударов…
Только одна соколиха — моя — не спешит ловить куропаток. Она заметила одинокого кролика, выскочившего из кустов. В лесной тишине далеко разносится предсмертный крик несчастного зверька. Он как бритва, полоснувшая по моим натянутым нервам: вопль умирающего кролика удивительно схож с человеческим. Соколиха возвращается. Я подставляю руку и жду, затаив дыхание, к кому полетит птица: ко мне или к Юлиану?
Она выбирает меня, и я решаюсь считать это благим знамением.
Вновь нахожу взглядом двоих обреченных баронов и в который раз спрашиваю себя, почему Мортейн отметил их, но не д'Альбрэ? На мой взгляд, по сравнению с ним они просто праведники.
Я бы в самом деле подвергла сомнению существование Мортейна, если бы так отчаянно не нуждалась в вере в Него. Ибо, если не Он мой отец, остается только д'Альбрэ. А этого я точно не перенесу.
Довольные успешной охотой, разрумянившиеся на свежем воздухе, мы возвращаемся в замок. Жюльер передал своего сокола конюху, Вьенн качается в седле, точно пьяный. Я с радостью вижу, что яд делает свое дело. Одного жаль: не довелось пустить в ход ножи. Они даруют куда более быстрый и, скажем прямо, чистый конец. У меня нет никакого желания подвергать долгим страданиям этих изнеженных вельмож.
Одну Жаметту не порадовало это утро: ее маленький ястреб-тетеревятник сумел добыть всего лишь полевку.
— Хорошо, что нам не приходится есть только собственную добычу, — поддразниваю я ее.
Она зло косится на меня. Я хохочу.
Мы уже почти достигли городских стен, когда я чувствую на себе чей-то взгляд. И это не Юлиан: его как раз пытается увлечь беседой Жаметта. И не Пьер; тот вовсю пользуется явным нездоровьем Вьенна и, кажется, готов тащить его жену в кусты прямо у всех на глазах. Я оглядываюсь через плечо. Странно, там тоже никого нет…
Я всем телом поворачиваюсь в седле. Неужели французские войска подобрались настолько близко, что уже выслали разведчиков? Или это кто-то из Реннского гарнизона пытается проследить за действиями д'Альбрэ?
А может, я ощущаю присутствие даже не существа из плоти и крови, а одну из душ, насильственно исторгнутых из тела на этом поле брани?
Снова бросаю взгляд через плечо. На сей раз я замечаю ворону — она перелетает с дальнего дерева на другое, поближе. Левое крыло у нее выглядит покалеченным — сломанным и зажившим.