Темное торжество
Шрифт:
— Останетесь здесь. Перехватите стрелков с того берега, чтобы они не предупредили гарнизон, — говорю я двоим оставшимся воинам де Бросса. — Будем надеяться, вы кого-то из них подстрелили.
Хорошо бы еще эти бойцы выполнили мой приказ.
Я оставляю с ними коня и иду искать окошко, которое в аббатстве Святой Мер обещали оставить для нас открытым.
По-прежнему стоит тишина. В городе ни крика, ни беготни. Я поневоле переживаю, мне все думается, у Чудища что-то пошло не так. Вдруг их всех схватили, не дав добраться до казарм?
Только когда за стеной поднимается черный столб дыма,
Но открытым и незадымленным окажется единственное окно. В два других врываются густые черные клубы. И французам останется только прыгать. С порядочной высоты. На твердую землю. Катиться по склону, не защищенному городскими стенами.
Я уже совсем рядом с аббатством. Сразу замечаю открытое для нас окошко и быстро забираюсь внутрь. Нигде никого. Я бегу пустыми коридорами и выхожу в город.
Снаружи на улицах почти не видно людей. Но те, что все-таки есть, сражаются. Я ненадолго останавливаюсь собрать арбалетные болты, рассыпавшиеся из колчана убитого воина. Теперь я снова во всеоружии. И бегу вперед.
Чем ближе к расположению гарнизона, тем громче звуки боя. Я крадусь вперед, пластаясь по стене. Сперва никого не вижу, но потом глаза привыкают к уличным потемкам, и я замечаю нескольких угольщиков. Трое французских стрелков не дают им выбраться из-за опрокинутой повозки.
К счастью, у меня с собой пять болтов. Нужно только стрелять быстро — и желательно из укрытия. Отлепившись от стены, я опускаюсь на колени позади водяного насоса. Два болта я беру в зубы, третий кладу на тетиву и стреляю. Тот, в кого я попадаю, вскрикивает от неожиданности. Другие оглядываются по сторонам, но они так заняты угольщиками, что не могут понять, откуда прилетела стрела. Я быстро перезаряжаю арбалет и вновь нажимаю спуск.
Мне удается свалить и второго стрелка, но третий, быстро развернувшись, выпускает болт в мою сторону. Тот с лязгом бьется о железную рукоятку насоса. Француз торопливо взводит свой арбалет, и, пока он этим занимается, я успеваю выстрелить.
Болт попадает ему в висок. Я чуть выжидаю, проверяю, нет ли поблизости еще стрелков, и машу рукой угольщикам: все чисто.
Основной бой идет возле набережной. Французы, кажется, поняли, что наша главная цель — впустить в город британцев, и решили стоять до конца возле причалов.
У меня осталось всего две стрелы. Утешает только вес распиханных по ножнам ножей.
В конце улицы мне приходится переступать через сраженные тела. Весь путь к пристани отмечен трупами французов. Выскочив из какого-то переулка, я замираю едва ли не на середине очередного шага.
Чудище в одиночку рубится против доброго десятка противников. От зрелища его беспримерного мужества — или назвать это глупостью? — просто перехватывает дух. Он совершенно не бережется, думает только о том, как уничтожить врага. И в этом состоит его величайшее
В невольном восхищении покачав головой, я выпускаю последние стрелы, и противников у Чудища становится на двое меньше.
Рыцарь даже не замедляет шага. Я тянусь к лодыжке — и нож, вращаясь, рвет ночной воздух, чтобы засесть в шее французского воина. Тот спотыкается, а Чудищу только того и надо, чтобы нанести смертельный удар.
А в следующий миг краем глаза я замечаю движение и тотчас понимаю: да это же британцы! Как раз подошел первый из кораблей! Моряки не успели накинуть швартовы, а воины уже выпрыгивают на причал. Просидев две недели в каютах и трюмах, они так и рвутся в бой.
Высадившееся подкрепление растекается по городу. Французские воины — те, кому не пришлось прыгать за городскую стену, — понимают, что сейчас их просто задавят числом, и торопливо складывают оружие.
Скоро д'Альбрэ окажется меж двух огней. Спереди ему будет грозить гарнизон Ренна, а за спиной встанет шеститысячное войско из Англии. Вот теперь у герцогини появился справедливый шанс на победу!
Ну а мы — мы купили себе некоторую передышку.
Чудище отыскивает меня в лагере, где я вожусь с ранеными. Я вижу, как он выходит из темноты — перемазанный кровью и широко улыбающийся. Я против воли улыбаюсь в ответ. Пусть на нем и не было метки, но какие только жуткие картины его смерти ни рисовались у меня в голове! Я на некоторое время оставляю увечных, чтобы наша встреча не побеспокоила их.
— Ты справился! — говорю я. — У тебя все получилось.
Он подхватывает меня могучими ручищами, отрывает от земли и принимается кружить.
— Мы, — поправляет он меня. — Мы это сделали. Я, ты, угольщики… все вместе!
Я закусываю губы, чтобы не расхохотаться:
— Поставь меня!
Он опускает меня наземь, но руки убирать и не думает. Даже наоборот: нагибается и прижимается губами к моим губам. Ах, что за поцелуй! В нем и радость, и победное торжество… Но мгновением позже все это сменяется чем-то совершенно иным. Чем-то куда большим, трепетным и чудесным.
Его руки, заключившие меня в кольцо, суть несокрушимая крепость, которая не падет, что бы ни ждало нас впереди.
Его ладонь оказывается у моей щеки, эта грубая мозолистая ручища гладит так нежно, что слезы наворачиваются на глаза. С кем бы я прежде ни целовалась, ничего подобного не испытывала. Я словно проглотила крохотный кусочек солнца, и теперь его свет и тепло проникают во все уголки души, разгоняя хмурые тени.
Ну как не уступить этому поцелую, не уступить такой силе и мужеству, помноженным на удивительную доброту этого человека?
К лагерю подтягиваются все уцелевшие. Я беспокойно окидываю взглядом каждого, ища нескладную и худую фигуру Виннога. Потом появляется Лазаре. Наши взгляды встречаются, и он коротко мотает головой. Винног не вернется. Лицо Лазаре омрачено непрошеной заботой, которую я на него взвалила. Я поступила несправедливо, ибо кто мы такие, чтобы силиться отвести руку Смерти? Ведь даже я, прислужница Мортейна, сумела спасти в нашем отряде всего лишь одного отмеченного из троих.