Темное торжество
Шрифт:
Он кривит угол рта в ленивой улыбке:
— Да, сударыня?
Я отвечаю:
— Всего лишь хочу призвать вас к особой осторожности.
Он прикладывает руку к груди:
— Неужели вы, сударыня, смягчились ко мне?
Я закатываю глаза:
— Нет. Просто не наделайте глупостей и не сложите голову зря.
Он непонимающе хмурится:
— Постараюсь, сударыня.
Я коротко киваю и отхожу прочь — проверить напоследок свои ножи и метательные диски и убедиться, прочно ли укреплен на цепочке позаимствованный у Исмэй самострел.
Прежде
— Так ты точно не желаешь остаться и подождать нас здесь?
— Точно, — говорю я. — Помимо прочего, я должна держаться поближе к Жаку и другим. Как подумаю, что придется его матери о смерти сына рассказывать…
Рыцарь понимающе кивает. На нем самом никакой метки нет, но сердце колотится у меня в горле. Мне упорно мерещится, что, как только я отлучусь, его сразу постигнут все мыслимые и немыслимые беды. Между тем в его глазах уже разгорается какой-то нездешний свет, они блестят и сверкают, как колдовские сапфиры.
Он делает шаг и обеими руками берет меня за плечи.
— Мы встретимся по ту сторону битвы, — говорит он. — Ибо то, что между нами началось, не должно остаться незавершенным.
— Это твой Бог внушил тебе?
Он ухмыляется:
— Не мой. Твой.
Чудище наклоняется и запечатлевает на моих губах яростный, стремительный поцелуй. Я ощущаю веяние его жара, страсти… и чего-то столь сладостного, что даже слова не дерзаю подобрать этому чувству. Он поворачивается и широким шагом уходит прочь — вести свой отряд к городу.
Узкий месяц висит в темном небе, его света едва достаточно, чтобы мы видели, куда ставить ногу, но не опасались быть обнаруженными, даже когда выходим из-под прикрытия леса. При пересечении северного тракта мы почти беззащитны. Хорошо, что сейчас, когда край наводнили французы, большинство простых людей по ночам крепко-накрепко запирают двери, а окна закрывают ставнями.
Нас всего восемь, но все равно кажется — слишком много. До сих пор мне доводилось биться лишь в одиночку, самое большее — плечом к плечу с Чудищем и Янником. Вот бы сюда «горгулью» с его не ведающей промаха пращой.
Ночь лишила окрестности всех красок, заменив их оттенками серого, черного и серебристого. Рослые деревья превратились в темные разводы на фоне неба. «Зелень» держится наравне с остальными, и я горжусь тем, что шума молодежь производит ничуть не больше, чем воины де Бросса. Только отчаянное волнение висит над мальчишками, как плотная, осязаемая туча.
И вот наконец мы останавливаемся на макушке холма, откуда хорошо видна бухта. Его, подобно короне, венчает небольшая роща. Здесь мы привязываем коней и оставляем Клода их сторожить. Он берется за это весьма неохотно, но я тихо радуюсь: здесь, наверху, не так опасно, а мне и без него есть о ком беспокоиться.
Хоронясь за деревьями, чтобы нас не заметили, мы подходим к краю обрыва, и густая трава делает бесшумными шаги. Внизу хорошо видна квадратная,
На том берегу лес спускается к самой воде.
Де Бросс жестом посылает вперед двоих, и они исчезают в кустах на склоне. Им предстоит разведать, какая стража охраняет ворот и где она расположена. В роще позади нас негромко фыркает лошадь. Я слышу, как Клод тотчас подходит и успокаивает ее.
Ждать разведчиков приходится очень недолго, и все равно каждая минута кажется часом. Вернувшиеся тихо докладывают де Броссу о том, что удалось разузнать. Они насчитали шестерых мечников и трех арбалетчиков, и, возможно, в сторожке еще кто-то есть.
Я смотрю на отмеченных де Бросса и Жака и гадаю, что сказал бы Мортейн, знай Он о моем намерении противостоять Его воле.
С холма вниз ведет натоптанная дорожка, но мы обходим ее и приближаемся с юга, оленьей тропой, вьющейся в густом папоротнике.
Бруно и Самсон держатся позади. Их крепкие руки нам пригодятся, когда настанет пора освобождать цепь. Мы с Жаком, наоборот, должны спуститься первыми и тихо снять часовых, сколько успеем. Едва начнется переполох, де Бросс с остальными воинами устремятся вперед и нападут на оставшихся охранников.
К нашему счастью, у французов как раз кончается смена и караульщики откровенно устали. Они стоят, беспечно прислонившись к деревьям, и болтают между собой. Я просто не допускаю их голоса до своего слуха. Чем дольше внемлешь, как они рассуждают о выпивке, женщинах и игре в кости, тем труднее их убивать.
Я тянусь к уху Жака:
— Твой тот, что слева, мои — двое справа.
Он кивает, дрожа всем телом, и ползет к намеченной жертве. Я закладываю за пояс арбалетный болт, чтобы можно было сразу схватить, и вытаскиваю нож.
Я крадусь к ближайшему караульщику тихо и незаметно. Он, развесив уши, слушает забавную историю, которую рассказывает напарник. Еще ближе… и еще… Когда он запрокидывает голову во взрыве хохота, я беззвучно вырастаю у него за спиной, вскидываю руку с ножом и рассекаю горло. Душа вырывается из его тела едва ли не одновременно с фонтаном крови. Алые брызги взвиваются по крутой дуге и обрушиваются на второго. Пока тот стоит, разинув рот, и силится понять, что произошло с его товарищем, я хватаю болт, бросаю на тетиву и стреляю.
Короткая стрела втыкается точно между глазами, и его отбрасывает назад. Тем временем за моей спиной происходит какая-то возня. Я оглядываюсь и вижу, что Жак и его противник сошлись в смертоносном танце. Забрав нож, спешу к ним. Стрелок успел схватить Жака за горло, и глаза у мальчишки лезут от ужаса из орбит. Лица Бетт и Гвийона проплывают перед моим умственным взором… Отметая видение, я делаю размашистый шаг и бью стрелка в спину. Воткнув, направляю лезвие вверх, чтобы душа поторопилась наружу.