Темнота в солнечный день
Шрифт:
– А вот это уж как получится, – уверенно сказал Митя. – Вам кто контейнер привезет?
– Завуч сказал, что завхоз поедет…
– А не знаете, у вашего завхоза блат на товарном дворе есть?
– Не знаю, как-то не говорили об этом… А что?
– Тут уж я в вопросе, – сказал Митя столь же уверенно. – У меня там старший брат одного знакомого работает. Грузчиком, не такой уж он старший, на три годочка старше нас, так что часто общаемся. Он как раз и работает в той конторе, что возит народу контейнеры. Порассказывал о тамошних порядках. Понимаете, Марина, у них там очередь дикая. Машин мало, а контейнеры уйма народу ждет. И торчать в этой очереди – самое малое неделю.
– Правда?
– Ну, Марина, зачем мне врать, особенно землячке и особенно
– Кто же знал… – протянула Марина озабоченно. – И раньше никак?
– Марина, а для чего на свете земляки? – улыбнулся Митя. – У нас в великом и могучем Советском Союзе самое могучее и великое дело – блат. При коммунизме его, может, и не будет, но до коммунизма еще дожить надо… Завтра я во вторую смену, с двух. Утречком скатаю к Севке, к тому брату знакомого, он в обход живой очереди честных советских граждан уже через полчасика ваш контейнер на машину поставит, и привезут в лучшем виде. Если у вас никаких идейных предубеждений против блата нет.
– Да никаких, – сказала Марина обрадованно. – Блат есть блат, куда от него денешься. Даже тут… Я вам, Митя, скажу по правде, не будь у дяди здесь блата, меня бы и на работу сюда не взяли и не отвели бы эти хоромы…
– Ну тогда все отлично. Телеграмму мне доверите? Она там понадобится.
– Конечно… А правда уже завтра получится?
Митя веско сказал:
– Марина, почтари веников не вяжут и лапти не плетут. Все получится, как в лучших домах Лондона…
– А я эту приговорку еще по Миусску помню…
– Марина, сядем болтать – мы еще столько всякого вспомним…
Про очередь на товарном дворе он нисколечко не врал – правда, рассказал не всё. Но то, о чем он умолчал, – уже не Маринина печаль. Да и для него никакая не печаль…
К застоявшемуся мотоциклу он вернулся часа через два – за болтовней о недалеком миусском прошлом время пролетело незаметно. Он и дольше бы проболтал с такой русалкой, но пора было и сдавать смену.
Застегнул шлем, сел на мотоцикл, но движка не включал – закурил и пускал дым, мечтательно глядя в пространство, благо за забором начинался огромный пустырь (собственно, тут город и кончался), так что пространства хватало в самом прямом смысле.
Молодая безалаберная кровь бушевала, когда он представлял себе Марину в том самом джинсовом платьице, на котором он медленно расстегивал фирменные пуговицы. Или снимал с нее красный халатик. По его разумению, в таких мыслях не было ничего плохого. Слепая, конечно, но не от рождения. Вспоминая все, что она сказала, точнее, мимоходом обронила, не нужно быть Шерлоком Холмсом или Эмилем Боевым, чтобы быстро сделать наверняка полностью соответствовавшие истине выводы…
Курить она бросила, когда перестала получать удовольствие от табака, год с лишним назад. Значит, и ослепла не так уж давно. «С лишним» – это не полтора и уж тем более не два. Можно с уверенностью предположить, что это связано с какой-то аварией на мотоцикле. Она ведь сама сказала: «Любила полихачить… вот и долихачилась». Значит, не пассажиркой сидела, а сама за рулем была…
Прошлым летом с ним могло произойти то же самое. Причем абсолютно не по его вине, никакого лихачества: поворачивал по всем правилам, не выше чем на тридцати – но кто же знал, что какая-то сука пролила там масло? Пятно масла на дороге для мотоциклиста – полный амбец. Произошло примерно то же самое, что в первом «Фантомасе» – разве что он кувыркнулся не так крепко, как тот французский мусор, – но все равно мотоцикл моментально снесло, и Мите удалось сделать все, чтоб он не полетел кувырком, а пошел боком. На его везение, выбросило не на дорогу, под колеса встречным машинам, а на неасфальтированную обочину. На его невезение, приложился так, что единственный раз в жизни стекла очков разлетелись на кучу осколков. На его везение, Митя, когда увидел, что тормознет его не кто иной, как старый могучий тополь, вовремя зажмурился. Осколочками порезало не только скулы и лоб, но и щеки. Седенький врач в травмпункте, куда Митя приехал в жутком облике (все лицо в засохшей крови),
– Вы, молодой человек, гоняйте осмотрительнее. В вашем случае, не зажмурься вы вовремя, непременно осколки попали бы в глаза. А после этого часто слепнут с потерей зрения на сто процентов. И никакая операция не поможет, если повреждены сетчатка или зрительные нервы, а порой и то и другое. Потеря зрения на сто процентов. У меня подобных случаев с вашей братией было немало…
Что-то подобное могло и с Мариной произойти. Глаза выглядят, как бы это выразиться, совершенно целехонькими, и шрамов не видно, но разве он врач? Мало ли что случилось…
В общем, очень простой вывод: как минимум двадцать три годочка она жила совершенно зрячей. А уж за плечами двадцатитрехлетней красавицы просто не может не оказаться долгой и бурной… гм, личной жизни. Так что она должна маяться не только от скуки…
И вообще, для всех для них, как выяснилось с давних пор, существует вполне легальное, наукой признанное медицинское объяснение их суматошной жизни с погоней за доступным женским полом. С месяц назад мать Батуалы подсунула ему очередную медицинскую книгу. Так она его воспитывала – не компостировала мозги занудными нравоучениями, как некоторые, а подсовывала всякую полезную литературу (потом ходившую по рукам у всей кодлы). Вот только на сей раз это была не книга – точнее, книга, но переснятая на толстенную пачку фотографий отличного качества. «Введение в сексологию», у автора смешная короткая фамилия, издана в столице нашей Родины городе-герое Москве тиражом в тридцать тысяч экземпляров. В магазинах ее, конечно, не найти днем с огнем – и гораздо большим тиражом изданные интересные книги куда-то загадочно пропадали, до магазинов не доходя, а то, что стояло там на полках… Разве что на необитаемом острове читать, когда под рукой нет ничего другого.
Помимо прочего, они там наткнулись на интересное и где-то даже их полностью реабилитирующее определение – «юношеская гиперсексуальность». Свойственная в их возрасте, медицина заверяет, всем без исключения – кроме импотентов, но импотентов их лет они в жизни не видели. Выходило, что они ни при чем. Ничего общего с сексуальной озабоченностью, которую им часто некоторые шили, – как выяснилось, темные в медицине. Точно, сами они ни при чем. Биология и медицина подтверждают…
Фотографировать, проявлять и печатать они умели чуть ли не все – дело нехитрое, многие его еще в младших классах освоили. Так что очень быстро изрядное количество копий запорхало по району, а несколько были пущены в обмен на разные любопытные вещички. И теперь они прекрасно знали, что отвечать и иным девочкам, сетовавшим на некоторую их бесцеремонность и торопливость, и родителям, в который раз заводившим шарманку насчет безалаберной жизни и стращавшим надоевшими пугалками: можно дурную хворь подцепить, девочка может забеременеть и жениться заставит… Следовало мило улыбнуться девочке либо родителям во все шестьдесят четыре зуба и преспокойно ответить:
– Да я ж тут ни при чем. Это все юношеская гиперсексуальность виновата. Советская наука печатным шрифтом доказывает.
Часто в доказательство предъявлялись и фотокопии соответствующих страниц. После чего и девочки, и родители, как правило, озадаченно замолкали. А если кто-то из родителей и не унимался, то весь запал обращался исключительно против нынешних времен и нынешних врачей, печатающих сущую порнографию и тем наносящих непоправимый ущерб нравственности молодого поколения. Во времена юности родителей, конечно, такого печатного разврата не было, и тогдашняя молодежь росла в незапятнанной моральной чистоте. Чему верилось плохо. Конечно, когда родители были юными, у них не было ни магнитофонов, ни цветного кино, но, слушая рассказы иных взрослых мужиков и даже стариков-старушек о царских временах, делаешь вывод: отнюдь не поголовно была невинной тогдашняя молодежь, отнюдь…