Темнота в солнечный день
Шрифт:
– Ага, – сказал он. – На мотоцикле.
– А на каком?
– «Эм – сто шесть». «Минск».
– А мы на «сто пятых ездили», – сказала она, словно бы погрустнев. – Любила полихачить… вот и долихачилась… Ладно, я сейчас чай разолью.
Митя промолчал. В другой обстановке непременно завел бы разговор о мотоциклах, а особенно о преимуществах «сто шестого» над устаревшим «сто пятым», но сейчас обстановочка не та…
Заварку Марина разлила ловко – и чашки наполнила сноровисто. Разве что чуть недолила, явно предпочитая недолить, чем перелить. Интересно, как она вслепую заварку отмеряет? Хороший получился чай, крепкий, да и качественный – судя по вкусу страстного чаехлеба, не грузинский крошеный веник, а индийский, со слоником на пачке.
– Вы курите, если хотите, – сказала Марина, усаживаясь напротив. – Вы ж курите, от вас табаком пахнет… Я тоже покуривала, а потом бросила, уж год с лишним. Понимаете, Митя… Когда… когда не видишь, никакого удовольствия от табака. Пепельницы нет, вот блюдечко. Может, мне тоже попробовать?
– Дело хорошее, – сказал Митя.
Достал еще одну сигарету, коснулся ею пальцев Марины, поднес свою роскошную газовую зажигалку. У них у всех были такие, могли себе позволить. Это Крамарь, обремененный супругой и двумя короедами-старшеклассниками [22] , узнав, что их зажигалки стоят аж девять рублей, качал головой и уныло бормотал: «Деньги вам девать некуда, молодым…» И прикуривал от спички «Приму», «Туриста» [23] своего убогого. Нет уж, не дай бог так жить, лучшие уж холостяками походить подольше…
22
Короед – ребенок (применительно к женатым или замужним).
23
«Турист» – обиходное название сигарет «Памир», самых дешевых, десять копеек пачка, без фильтра. Были прозваны так за картинку: горы, человек с палкой и рюкзаком, явный турист.
Дым Марина выпустила умело, не закашлявшись, но, сделав пару затяжек, грустно покривила губы – ах, какие губы, не пачканные помадой! – погасила сигарету в блюдечке:
– Нет, никакого удовольствия, когда не видишь дыма… Я хорошо потушила?
– Идеально, – сказал Митя. – Ни искорки. Значит, вот так неделю сидите?
– Ага. От скуки стервенею. От лютого одиночества. Придет телевизор, можно будет хоть его слушать, а пока только магнитофон. Кассеты старые, я их по десятому кругу переслушала… И что они так тянули? Я думала, два-три дня идти будет…
– Так ничего удивительного, – сказал Митя с большим знанием вопроса. – Вам кто вещи отправлял?
– Дядя.
– Ох, пардон, не в вопросе ваш дядя… Заказал бы контейнер, на машине – и он, чего доброго, вас бы обогнал, пока сюда ехали. Платить за двадцать пять кэмэ – не такие уж большие деньги. А железкой – это долго. В Миусске, сами должны знать, ее нет, станция от города километрах в пятнадцати. Пока на станции торчал, пока грузили на платформу, пока дошлепал… Вот и получается неделя. Когда мы четыре года назад переезжали, матери как раз и посоветовали с железкой не связываться, машину заказать. Матери на работе «газик» дали, мы до Аюкана быстренько доехали, а контейнер уже через час пришел.
– Кто же знал… Подождите, так вы из Миусска? Земляк?
– Есть такой роман – «Двенадцать стульев»…
– Я читала. И кино в семьдесят первом застала.
– Ну, тогда должны помнить, как людоедка Эллочка говорила: «Хо-хо!» Хо-хо! Не просто миусский, а «запроточный».
– Ой, и я тоже! – удивленно воскликнула Марина. – Надо же…
Что-что, а такие словечки были прекрасно коренным жителям знакомы. Специфика старинного городка Миусса, основанного еще при Петре Первом, ну, исключительно как деревня, однако в сравнении с Аюканом все равно – седая старина. Протекавшая через Миусск река названия не имела и в документах значилась как «Протока реки Аюкан», а в обиходе – просто Протока. Правобережная часть с историческим центром, многоэтажками, построенными еще в конце девятнадцатого века, знаменитыми драмтеатром и музеем, асфальтированными улицами и прочими приметами цивилизации всегда именовалась Городом. Так и говорили: «Пойти в город». Хотя и требовалось всего-то по мосту пройти метров двести. А левобережье всегда было Запроточьем. Примерно треть города застройка в основном частная, так что Митино детство крайне походило на деревенское – коровы и свиньи во дворах, табунки кур, меченных разноцветной акварельной краской, немаленькое стадо гусей, пасшихся на пустыре возле турбазы…
– А вы где там жили? – с нескрываемым любопытством спросил Митя.
– На Горького, совсем рядом с Аюканской.
– Это со стороны стадиона или уже через дорогу?
– Со стороны стадиона, возле сорок пятого магазина.
– Ё-моё! – с неподдельным чувством сказал Митя. – А мы – на Свердлова, в квартале от стадиона. Это ж от нас до вас – рукой подать получается, мы и ходили в одну школу, в седьмую, другой в Запроточье и не было, и в кино в клуб «Геолог»?
– И на танцы – на турбазу, – обрадованно подхватила Марина.
– Ну, я те танцы самую чуточку застал…
– И ведь друг друга наверняка сто раз видели. Только вряд ли друг на друга внимание обращали. Вам двадцать два, Митя? А мне – двадцать пять. В такие годы разница трехлетняя много значит…
Особенно если разница – не трехлетняя, а вовсе пятилетняя, мысленно уточнил Митя. Он прекрасно помнил, как по их улице проносились стайки парней и девчонок, в основном на мопедах, летом так и вообще каждый день: ездили к самому уютному местечку для купания на левом берегу, возле стадиона. Куда и он бегал с друзьями – и частенько купались рядом с этими мопедистами. Десятилетним они тогда казались ужасно взрослыми, только теперь ясно, что это были старшеклассники, чуть постарше его брата или Юльки. И Митя, и его компания тогда были слишком маленькими, чтобы украдкой пялиться на девушек в купальниках, а когда пришла пора, мопедисты куда-то исчезли – как опять-таки теперь ясно, закончили школу, кто пошел работать, кто в армию, кто учиться – и многие ради учебы из Миусска уехали в Аюкан, а то и в Шантарск. Не мог Митя ее тогда не видеть, но кто бы помнил? Когда он начал заглядываться на девочек, ее уже не было, иначе запомнил бы – такую, пусть и пятью годами старше, не забудешь…
Вот тут уж сам собой завязался и вольно потёк, как река, разговор о Миусске, обо всём, что они оба прекрасно помнили, – в том числе и о знаменитом наводнении шестьдесят шестого года. Митину улицу оно захватило самым краешком – на их четной стороне затопило только подполья, но все равно всех недели на две на всякий случай тогда эвакуировали на окраину, в общежития. До Марининой улицы, соответственно, не дошло, но оба они, жители соседних улиц, как выяснилось, бегали смотреть на выплеснувшуюся из берегов, подтопившую турбазу реку.
– Ох, так до бесконечности можно болтать… – сказала Марина. – Может, мне вас пригласить на новоселье? Как земляка и бывшего запроточника с соседней улицы?
– А я ведь обязательно приду, – сказал Митя. И вновь не удержался от легкой игривости: – К вам на новоселье я бы и из Миусска пешком шел, не то что со своей улицы…
– Ловелас вы, Митя, – сказала Марина без малейшего осуждения – комплименты любой девушке приятны, будь она зрячая и слепая… к тому же она, если сопоставить кое-что, не так уж давно и слепая…
– Да ну, скажете тоже, – ответил он. – Я парнишка скромный и где-то даже застенчивый…
– Оно и видно. – Она чуть погрустнела. – То есть – слышно… Значит, придете? Чаю попьем, я попрошу кого-нибудь торт купить…
– Ну, торт я и сам в два счета организую. Серьезно.
– Совсем хорошо. Гостей, правда, много не будет – у меня тут знакомых ещё почти и нет… Сейчас уже ведь вечер?
– Ага, седьмой час.
– Значит, сегодня уже не получится, рабочий день кончился. Значит, завтра вещи привезут. Благодать какая, – сказала она мечтательно. – Я сдуру все платья в контейнер загрузила… то есть дядя загружал. Только одно с собой взяла. Я платья все равно не вижу, да и гулять не гуляю – еще не освоила двор, дома сижу. Но все равно, видит же женщина или нет, приятно, когда в шкафу платьев полная вешалка. Значит, завтра привезут, послезавтра можно и новоселье устраивать…