Темнота в солнечный день
Шрифт:
– Говорят, ничего, – сказала она с ноткой кокетства. – И музыкальный слух есть.
– И по физре пятерка… На какие-нибудь кружки ходите?
– Я на художественную гимнастику хожу. С третьего класса.
Ага, отсюда и фигурка отпадная. Сводила его судьба с художественными гимнасточками, да и одноклассница одна была…
– Где не пятерки, там четверки, – продолжал Митя. – А вот с математикой полный завал: и по арифметике, и по геометрии, и по алгебре – трояки, в скобках «посредственно». Всю картину портят. Что ж вы так, Юлия Михайловна?
Очень похоже, что она уже поняла: пошел не деловой
– Ну не идет у меня все это, – сказала она без особого раскаяния. – Гуманитарное всё идет, а эта физика…
– Ну, не переживайте, – сказал Митя. – У меня по алгебре в седьмом классе двойка в четверти была, и по математике с физикой…
– Серьезно?
– Ага. Причем все три – за одну четверть.
– Лихо, – сказала Юлечка.
– А то! – воскликнул Митя. – Тьфу ты! – Он сделал вид, будто спохватился. – Дела ж прежде всего… – Он снял скрепку, пришпилившую квитанцию к телеграмме, повернул расписку чистой стороной вверх. – Я сейчас букву и серию аттестата запишу, так уж полагается…
Ни фига так, конечно, не полагалось. Задача была та же – максимально затянуть время общения. Тем более что девчонка ничуть не протестовала и нетерпения не выказывала – ну конечно, наверняка дома одна, скучно, по телевизору до вечера ничего интересного…
Он старательно записал карандашом букву «Ф» и шестизначный номер. Стереть потом – две секунды. Тут только Юлечка сказала, но не с подозрением, а с легким недоумением:
– Папа с мамой столько раз телеграммы получали, и без всяких документов…
– И наверняка без пометки «вручить лично»?
– Ага. Первый раз такую пометку вижу…
– Ну вот, – сказал Митя авторитетным тоном. – А коли уж отметка есть – правила надо соблюдать… Расписывайтесь вот тут… нет, время ставить не обязательно, я сам потом поставлю. Вот телеграммка, владейте.
– Поздравительная… – сказала Юля с легким разочарованием – ну да, после столь бюрократической процедуры явно ждала чего-то более важного. – Тетя Аля сто раз такие присылала, и их всегда в ящик бросали… Что она вдруг?
– Вам лучше знать, – пожал плечами Митя. – Может, хотела, чтобы вам непременно из рук в руки вручили, торжественности ради. Первое сентября на носу, праздник…
– Ой, да какой там праздник… – протянула она с ненаигранной тоской.
Ну, понятно. Мы в ее возрасте были точно такие же, да и помладше – с теми же мыслями. Первое сентября только для первоклассников – церемония незабываемая, а для всех прочих… После летнего безделья – снова за парту, зубрить-проходить, двойки хватать… Вот и Юлечке это не в кайф – лето красное пропела, как та стрекоза из басни, порхала вольной пташечкой, на танцы бегала, в кино, с подружками общалась, с одноклассниками целовалась. И вот теперь извольте снова за парту, Юлия Михайловна, учить, как образ Андрея Болконского танцевал на балу с образом Наташи Ростовой, когда их образ Пьера Безухова познакомил. Нет, «Войну и мир» они в восьмом классе прошли, как все мы, грешные, но мало ли будет других образов?
– Все равно красиво будет, как сейчас помню, – сказал Митя. – Цветов море, учителя по-доброму улыбаются один раз в году, на людей похожи, а не на машинки для штамповки двоек и колов… Девочки все в белых фартучках… – На сей раз он, не скрываясь, смерил ее многозначительным взглядом, но как раз сейчас именно такой взгляд по ходу пьесы и требовался. – Представляю вас, Юлия Михайловна, первого сентября – в белом фартучке, с кружевным воротничком, с комсомольским значочком, чуток дозволенной косметики… Серёжки уже можно… Да, и манжетики белые, и цветы в руках… Жалко, я эту очаровательную картинку не увижу.
– Пошляк вы, – сказала Юля без тени раздражения, снова чуть поиграв красивыми серыми глазищами.
– Да ну, – сказал Митя. – Тонкий ценитель прекрасного… Значит, в девятый? Поступать будете?
– Ага. Родители настаивают, чтобы я в вуз пошла. У мамы только техникум, а у папы вообще восьмилетка, он шоферит. Вот и хотят, чтобы я вуз закончила, чтобы стала в родове первой с высшим образованием…
– Родители – они такие, – сказал Митя. – По себе знаю.
– А интересно, вы учитесь и вот так подрабатываете? Или работаете постоянно?
– Правда, интересно, мисс Джульетта?
– Кто? – подняла она красивые бровки.
– Ну, вы ж английский учите… На инглише Юлия и будет Джульетта.
– Джулия, – поправила она.
– Ну, все равно, по-итальянски – Джульетта. А вам идет. Видели кино «Ромео и Джульетта»?
– Видела, – сказала она с налетом мечтательности. – По телевизору и недавно.
– Много потеряли, мисс Джульетта, – сказал Митя искренне. – По телевизору, да черно-белому… Вот цветной и широкоэкранный – это вещь. Смотрел я его четыре года назад, до сих пор цепляет…
– Ага, я слышала, фильм в цвете и на широком экране отпадный. Только четыре года назад я совсем маленькая была, а он шел «детям до шестнадцати»… Оказалось – ничего такого, – она на миг отвела взгляд. – Только раз они в постели, и то очень красиво снято, никаких пошлостей… Жалко, я тогда маленькая была…
– Ну, сейчас-то вы – ох и ах… Разбиваете, поди, одноклассникам сердца по дюжине в неделю?
– Ну вы скажете! – воскликнула она с насквозь деланым возмущением.
Всё. Картина Репина «Приплыли». Разговор, порой умело Митей направлявшийся, достиг точки, за которой плавненько переходил в иное качество.
Он и перешел. Минут через десять Митя отъезжал от Буденного, шестьдесят восемь, в самом радужном настроении. Где-то на середине болтовни незаметно перешли на «ты», а в конце Юля, она же Джульетта (ничего и против такого обращения не имевшая), согласилась пойти с ним послезавтра в кино, на последний сеанс в Дом культуры автоколонны. Там снова показывали «Всадника без головы» – Митя его видел два раза, но с удовольствием посмотрел бы и в третий, а Юля, как оказалось, не видела вообще. Очень подходящий фильм, чтобы вести на него девочку, особенно такую вот нетронутую, – и любовь есть, и роковые страсти, и пейзажи красивые. Одно плохо, с его точки зрения: не те времена в фильме, чтобы главная героиня светилась в купальнике. Это, конечно, жирный минус.