Темнота в солнечный день
Шрифт:
Уже собравшись уезжать, Доцент наконец доискался, что у него сидело в подсознании, какие ассоциации, связанные с Мариной. Ну конечно, Дея! Очаровательная слепая девушка из романа Гюго «Человек, который смеется». Митя его прочитал в седьмом классе и навел на него одноклассников, в первую очередь Батуалу (тогда еще не Батуалу) и Сеньку (тогда уже Сеньку). Роман понравился всем. Написан был тяжеловесно, длинновато, совсем не так, как пишут сейчас, но, если пропускать ненужные длинноты, оставался забойнейший приключенческий сюжет. Гюго они и сейчас уважали. Одно не нравилось: во всех трех романах два героя и одна героиня гибнут. По их глубокому убеждению, такой лихой парень, как Жильят, и такая красотка, как Эсмеральда, просто обязаны были остаться в живых, и всё у них обязано
Да, действительно. Дея. Надо будет ей как-нибудь эту аналогию привести. Если уж она, как выяснилось, закончила филфак абаканского педа и потом несколько лет преподавала литературу в их родимой седьмой школе, этот роман должна прекрасно знать.
Да нет, пожалуй, не стоит. Это ее может только огорчить, такая вот аналогия. Дея у Гюго была слепой от рождения и, надо полагать, такой и осталась, а Марина упоминала мельком, что ее смотрел хороший аюканский окулист, чуть ли не профессор (вот только медицинских, как и других профессоров, в Аюкане не водится), и вроде бы даже, особенно не обнадеживая, намекал, что медицина тут может и помочь.
Ну, никто не мешает про себя называть её Дея – так гораздо красивее, чем Марина. Марин немерено, а Дея – одна. Джульетта на горизонте уже замаячила, теперь будет и Дея. «Если б я был султан, я б имел трех жен и тройной красотой был бы окружен…» Хорошо было редиске Абдулле, пока не объявился товарищ Сухов…
Он выехал со двора, быстро домчал до перекрестка, но свернул не направо, к виадуку, а налево. Если через пару сотен метров, миновав заправку, свернуть направо с асфальта, километр промчать по немощеной колее, попадаешь в поселок МПС, где многоэтажки этого района и кучкуются. А к багажнику надежно присобачена пятилитровая пластмассовая канистра. А в магазинчике в поселке тружеников стальных магистралей практически каждый день есть отличное бочковое пиво, и в это время дня очередей там нет. И можно купить на закуску сыр и буженину. Еще один плюс работы почтаря: прекрасно знаешь, как многое другое, и все продуктовые магазины города. То, чего нет в одном районе, наверняка отыщется в другом. Та же буженина – возле его дома три ларя, но буженины там сроду не бывало, а там, куда он едет, свежая лежит постоянно. И так со многим другим. Советская торговля – очень интересная контора…
Глава третья
Гангстеры во всей красе
Жизнь была не то чтобы удивительна, но определенно прекрасна. И потому, что этой ночью предстояло развлечение, ничуть не похожее на все прежние, и оттого, что впереди замаячили две стройные фигурки, опять-таки являвшие собой нечто новое в его жизни: Джульетта и Дея. Предположим, с Джульеттой – полная неясность, а с Деей – и вообще сплошной туман, и касательно обеих ничего не стоит загадывать наперед – и из суеверия, и из кое-какого жизненного опыта. И все же… Помнится, читал где-то: лучше туманные надежды, чем полное отсутствие таковых. Вот именно, в точку.
Полнехонькая канистра стояла тут же, в уголке, между стенным шкафом и стареньким столиком с магом и стопочками кассет. Дожидалась вечера – сегодня еще предстояло садиться на мотоцикл. Оставалось пускать дым в потолок, валяясь на диване и лениво, даже философски где-то, размышлять о причудливых зигзагах, которые иногда выписывает родной советский кинематограф.
Над диваном висели на аккуратно вколоченных гвоздиках две фотографии, черно-белая и цветная, обе размером примерно с журнал «Техника – молодежи» нового формата, не так уж и давно сменившего старый, побольше (Митя с шестьдесят восьмого года покупал журнал в киосках, а потом выписывал. Выписать его для рядового советского гражданина было делом нереальным, на почте в каталоге он значился, только вот всегда оказывалось, что лимит на подписку выбран. Но Митя-то благодаря месту работы такое провернул без особого труда – пара шоколадок знакомым девчонкам из нужного отдела городского узла связи – и все дела).
На черно-белой красовалась обнаженная по пояс красавица актриса Ольга Остроумова, она же, по фильму, Женечка Комелькова («А зори здесь тихие», ага), в том незабываемом эпизоде, когда
Зимой семьдесят второго «А зори здесь тихие» вызвали в городе бурление нешуточного ажиотажа. Сам по себе фильм был отличный, на одном дыхании смотрелся (а старшеклассницы порой еще и похлюпывали носами, когда гибла очередная девчонка), но вот зрители мужского пола еще и живейшим образом интересовались той самой сценой в бане – до этого советский кинематограф, как уверяют журналы, газеты и телевидение, лучший в мире, подобными сценами никогда не одаривал.
Смешно и вспомнить, что творилось. Самые примитивные смотрели кино по нескольку раз. Митя помнил, как однажды у него за спиной раздавался громкий азартный шепот:
– Коль, смотри-смотри-смотри… Сейчас она с голыми грудяшками выскочит… Старайся взглядом всю охватить…
По большому счету это были не подкованные технически звездострадальцы, заслуживавшие лишь легонького презрения. Подкованные поступали иначе: едва начиналась банная сцена, по всем углам темного кинозала сверкали фотовспышки.
Но и это был ещё не высший пилотаж. Высший заключался в том, чтобы отыскать дорожку к киномеханикам. Очень многие знают, что на секунду экранного времени приходится двадцать четыре кадра кинопленки. Банная сцена длилась секунд пятнадцать, а то и подольше. Вот и умножьте кадры на секунды. Конечно, половину кадриков придется оставить в катушке, чтобы не наглеть. Ну а оставшееся умножьте еще на пять рублей – именно столько механики, паразиты, брали за один кадрик, прекрасно соображая, что пребывают в выгодном положении Петьки из старого анекдота: «Дорого? А ты, Василий Иваныч, по базару походи, авось подешевле найдешь…»
А откуда подешевле, если дело происходило в пустыне, где кроме них не было ни единой живой души, и у Петьки-продавца имелся в наличии мешок сухарей, который он и предлагал Василию Иванычу за подобранный тем мешок золота…
Киномеханики этот анекдот наверняка знали – кто ж его не знал? И пятерку им платили безропотно – дешевле нигде не найдешь. Как и их троица: они тогда пару месяцев уже работали на Главпочтамте, и деньги появились в количестве, неизмеримо превосходящем скудный доход школьника, полтинник на обед. И кое-какой житейский опыт обозначился. И новые знакомства завелись, с людьми уже постарше их, – окончив школу и двинув работать, они перешли в другую категорию: по закону несовершеннолетних, а по жизни взрослых. Так что по второму разу уже в кино не бегали и не гадали, где раздобыть фотовспышку. Знали, куда идти с приветом от того-то и того-то.
Из-за того, что приобщиться к прекрасному стремилось немало знающего жизнь и небедного народа, банная сцена на экране понемногу ужималась и ужималась, через пару недель Женя Комелькова и вовсе бесследно пропала, как будто и в баню весело не влетала.
Чуть позже они, уже привычно, поступили точно так же, когда в одном из клубов стали крутить «Последнюю реликвию» с той самой голенькой эстоночкой, такой, что всё отдай, и мало. Там всё было ещё циничнее: через неделю голая красотка вообще из фильма исчезла самым загадочным образом – очень уж короткая была сцена, и кадриков оказалось меньше, чем желающих, готовых выложить уже две трёшки… Такое вот насквозь незаконное, но прибыльное предприятие. Причем продавший им кадрики разбитной малый с ухмылочкой прокомментировал: дело хотя и незаконное, но по мизерной стоимости кадрика тянет не более чем на мелкую кражу, из-за которой никто под следствие не потащит. А от статьи «Распространение порнографии» при известной оборотистости увернуться легко: в конце концов, эта не проникшая с разлагающегося Запада фотография, а кадры из честных советских кинофильмов, разрешенных цензурой.