Темнота в солнечный день
Шрифт:
Автор с чувством выполненного долга покидает страницы романа, чтобы никогда уже более не вернуться. Место действия он обрисовал, пусть и скупо, декорации, в которых оно не раз будет происходить, обозначил, так что со спокойной совестью может удалиться, освободив сцену героям, двадцатилетним сынам своего времени образца одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года, конца лета. Кажется, это был определяющий год тогдашней пятилетки. А может быть, решающий. По ушедшей в небытие традиции тех времен каждый год пятилетки обязательно каким-то был: то определяющим, то решающим, то еще каким-то. Признаться, эти тонкости автор по давности лет запамятовал, да они и вряд ли интересны читателю, даже тому, кто это время не хуже автора помнит…
Теплой вечерней порой они шагали от магазина к Дикому Лесу, по своему району,
Они шагали – Костя по кличке Батуала, Митя по кличке Доцент и Коля по кличке Сенька. В последнем случае кличка давным-давно стала прямо-таки именем: фамилия у него была Сенников, и соответствующую кличку он заработал еще в пятом классе, да так и прилипло. Частенько новые девочки и новые кенты [1] далеко не сразу и узнавали, что Сенька – это не имя. Имя он и сам чуточку подзабыл…
Они шагали. На троих – шестьдесят лет, три аттестата зрелости [2] , три военных билета и один комсомольский, три мотоцикла, две собаки, три мамы, один отец, два младших брата и одна младшая сестренка. В данном конкретном случае – еще гитара и два огнетушителя [3] «Шипучего».
1
Кент – скорее друг, чем просто приятель.
2
Аттестат зрелости – в те времена официальное название свидетельства о среднем образовании.
3
Огнетушитель – бутылка вина емкостью 0,7 л (но не всякого, а такого, что разливалось в бутылки из-под шампанского). Здесь и далее молодежный сленг 70-х годов прошлого века.
Навстречу попалась такая же компания – только с тремя чуваками шла еще и девчонка. Все четверо – насквозь незнакомые на рожи, но что тут поделаешь, если район, хоть они в нем и прочно держали мазу [4] , был не тупик, а сквозняк? [5] Вообще-то это еще ничего не значило, имелся законный повод до чужаков докопаться: если уж идешь по чужому району, иди по тротуару со стороны проезжей части, а не по дворам мимо подъездов, как эти вот залетные. Иначе в два счета плюх заработаешь. Но они сегодня никак не собирались заниматься примитивной махаловкой, культурная программа была задумана мирная. А потому прошли мимо, как мимо пустого места, наметанным глазом отметив, что залетные держатся чуточку скованно – понимали, что к чему…
4
Держать мазу – контролировать район.
5
Тупик – городской район, обычно окраинный, где «чужие» появлялись редко. Соответственно, сквозняк – район, где посторонние проходили часто.
– А бикса у них ничего, – сказал Батуала.
– У нас не хуже, – сказал Доцент.
– Истину глаголешь, отче…
Они свернули вправо, меж торцами домов, вышли к неширокой асфальтированной дороге, за которой и начинался Дикий Лес.
– Вот те нате, хрен из-под кровати… – сказал Батуала, глядя влево. – В шесть часов ехал, еще не было…
Слева меж фонарными столбами красовался новенький, хорошо натянутый транспарант: «ДОСТОЙНО ВСТРЕТИМ 60-ЛЕТИЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ!»
– И до Великого Октября – как до Китая раком, – прокомментировал Доцент.
– А поскорее бы, – мечтательно сказал
– Ничего, – заключил Доцент. – Мы свое первого сентября возьмем. Правда, не та охапка будет, но все равно месяц хлебный…
Двое остальных с этой святой истиной молчаливо согласились. Такая уж у них была специфика работы, не знавшей «красных дней календаря». Пахать в праздники приходилось, как Папе Карло. Но в претензии никто не был, наоборот: в хлебные месяцы, то есть отмеченные самыми знатными праздниками, они зарабатывали самое малое раза в полтора больше обычного (хотя и в остальные месяцы получали поболее советского инженера). Так что Седьмого ноября ждали, как соловей лета, – как и Восьмого марта, Первого и Девятого мая, Дня Советской армии и Военно-морского флота и особенно – новогодних праздников. Да и первое сентября в этом плане денежку приносило неслабую.
(Еще следует уточнить: на всех троих жен и детей приходилось ноль целых ноль десятых – что их как-то не особенно и печалило.)
Пропустив автобус, перешли на другую сторону – ну, а там метров через десять располагался «Ресторан «Пенёк», их любимое место вдумчивого распития алкогольных напитков. Место, правда, было бойкое, но, если там обосновывались свои, с района, можно было в темпе присоединиться. В случае, если там обреталась превосходящая числом компания залетных, вариантов имелось два: либо пройти мимо и поискать другое местечко, либо пошукать по дворам подкрепление (что времени отняло бы мало) и залетных отсюда вышибить – но это работало только в том случае, если махаловка входила в вечернюю культурную программу. Уступавших числом залетных вышибали без церемонии, и они, ворча, уходили, превосходно зная правила игры.
Уютная была полянка, а посередине и в самом деле располагался широкий пенёк, по которому она и была названа еще в те времена, когда они фроляли [6] в пионерских галстучках. И на пенечке…
Вот это была ситуация чуточку нестандартная: на пенечке сидел невзрачный (а главное, незнакомый) мужичонка бичевского облика, баюкал в правой руке поллитровку «плодововыгодного» и дымил каким-то веником [7] . Что заставило троицу брезгливо поморщиться: сами они предпочитали болгарские, а из советских в первую очередь те, что в твердых пачках, подороже.
6
Фролять – разгуливать.
7
Веник – дешевые советские сигареты без фильтра (болгарская «Шипка» под это понятие не попадала).
Впрочем, и на такую жизненную коллизию давно имелся свой с винтом. Батуала просто-напросто рявкнул:
– Слинял отсюда на хер!
Как всегда, результат был обычным: мужичонка живенько смылся в чащобу, уронив докуренную до половины сигаретку. Давненько жил на белом свете и прекрасно понимал, что одинокому бичику никак не стоит задираться в Диком Лесу с тремя молодыми советскими парнями – замесят и фамилии не спросят…
Доцент с той же брезгливостью притоптал вонючий окурок, а Сенька выставил на пенек огнетушители. «Шипучее» они очень уважали – ноль семь, белая этикетка с зеленым виноградным листиком, крепость удовлетворительная, если нужно не тупо набухаться, а просто принять для веселья. Пенилось, как шампанское, на вкус было слаще шампанского, а стоило, по их зарплатам, смешные деньги – два рубля тридцать семь копеек (что не означает, будто они обходили вниманием другие всевозможные вина).
– Давай, Батуала, – сказал Доцент.
Батуала привычно раскрыл внушительный складной ножик. Все они давно умели такое винцо мастерски раскупоривать, но у Батуалы получалось ловчее всех. «Шипучее», да еще по летнему времени, да еще взболтанное переноской, при малейшей оплошности пускало фонтан, а они были не киношными гусарами, лихо плескавшими пенным гейзером добрых полбутылки. Подобные методы советской молодежью отвергались решительно, как гнилое наследие царизма. Так что Батуала кончиком лезвия аккуратно проковырял дырочку в верхушке белой пластмассовой пробки – причем так, чтобы наружу с шипеньем пошел только воздух, без примеси вина. Когда шипение прекратилось, сковырнул ножом витые жгутики металлической оплетки, раскачал пробку и выдернул. Едва слышно хлопнуло, объявился и тут же растаял небольшой дымок – и ни одной капли не пролилось зря.